Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Мопра. Орас
Шрифт:

— Вот увидите, — сказал глубоко растроганный господин Юбер, — этот Мопра восстановит честь нашего рода. Отныне, дорогой Бернар, я больше не буду толковать с тобой о делах. Я сам знаю, как мне поступать, и ты не помешаешь мне делать то, что я найду нужным, чтобы с твоею помощью восстановить честь моего доброго имени. Твои благородные чувства — залог того, что мне удастся осуществить мое намерение, но есть и еще кое-что: способности, образование, и ты не откажешься испробовать эти средства. Надеюсь, если ты нас любишь, ты не станешь ими пренебрегать; но говорить об этом еще рано. Щадя твою гордость, я готов обеспечить твое существование, не ставя никаких условий. Идемте, аббат, вы поедете со мной в город к моему поверенному. Карета ждет. Вы, дети, позавтракаете вдвоем. Ну-ка, Бернар, предложи руку кузине, или, скажем лучше, твоей сестре. Учись вежливому обращению, ибо оно выражает движения сердца.

— Вы правду говорите, дядюшка, — ответил я, грубовато

подхватил Эдме под руку и повел ее к лестнице.

Эдме дрожала, но щеки ее снова порозовели, а на устах заиграла нежная улыбка.

Однако, только мы очутились за столом друг против друга, наше доброе согласие почти мгновенно улетучилось. Оба мы почувствовали себя скованными; будь мы одни, я нашел бы выход из неловкого положения в какой-нибудь грубоватой шутке, чем я спасался обычно, когда становилось невмоготу от собственной застенчивости; но присутствие Сен-Жана, который нам прислуживал, заставило меня молчать о самом главном. Тогда я заговорил о Пасьянсе, намереваясь расспросить Эдме, как завязалась у них дружба и что мне думать о мнимом колдуне. Она рассказала в общих чертах историю этого деревенского философа и добавила, что в башню Газо привел ее аббат Обер. Эдме поражали смышленость и мудрость лесного стоика, а беседа с ним доставляла ей необычайное удовольствие. Пасьянс же так привязался к Эдме, что с некоторых пор, изменив своим привычкам, стал частенько, навещая аббата, наведываться в гости и к ней.

Как вы сами понимаете, Эдме нелегко было все это мне втолковать. Я был весьма удивлен ее славословиями Пасьянсу и тем сочувствием, какое она проявляла к его революционным идеям. Я впервые слышал, чтобы о крестьянине говорили как о человеке. К тому же прежде я считал колдуна из башни Газо существом еще более ничтожным, нежели обычный крестьянин, а вот Эдме ставила его выше большинства знакомых ей людей; она была за Пасьянса и против знати. Отсюда я сделал вывод, что образование не столь уже необходимо, как уверяли меня дядя Юбер и аббат.

— Читать я умею немногим лучше Пасьянса, — сказал я. — И было бы неплохо, если бы мое общество показалось вам столь же приятным, как его. Но вижу, что это далеко не так: ведь с тех пор, как я здесь…

Тут мы вышли из-за стола и направились в гостиную. Я обрадовался, что наконец-то останусь наедине с кузиной; но только я собрался блеснуть своим красноречием, как мы увидели входившего в противоположные двери господина де ла Марша. В душе я послал его ко всем чертям.

Господин де ла Марш был молод, знатен и во всем подражал модным веяниям времени. Он увлекался новой философией, слыл горячим вольтерьянцем, пылким почитателем Франклина, [23] но, будучи скорее добрым малым, нежели мыслителем, постигал своих оракулов далеко не в той мере, как желал бы и как на то притязал: логика у него хромала; вот почему усвоенные им идеи показались ему гораздо менее привлекательными, а политические его чаяния — гораздо менее заманчивыми в тот день, когда французский народ вздумал их осуществить. Впрочем, преисполненный добрых чувств, господин де ла Марш воображал себя куда более увлеченным и романтичным, нежели то было на самом деле. Приверженный сословным предрассудкам сильнее, чем ему хотелось бы, он был весьма чувствителен к мнению света, хотя кичился своим свободомыслием. Таков был этот человек. Внешность его, весьма привлекательную, я находил крайне пошлой, ибо питал к нему самую нелепую вражду. Его учтивость в отношении Эдме казалась мне угодливостью; подражать ему представлялось мне постыдным, а между тем я весь был поглощен желанием перещеголять его по части небольших услуг, оказываемых кузине.

23

ФранклинБенджамин (1706–1790) — выдающийся американский просветитель, ученый и политический деятель времен войны за независимость (1775–1783), завершившейся образованием государства Северо-Американские Соединенные Штаты.

Мы спустились в обширный парк, который пересекает Эндра, представляющая здесь собою всего лишь красивый ручеек. Во время прогулки господин де ла Марш всячески старался быть приятным кузине: только заметит фиалку, непременно сорвет ее и поднесет Эдме. Мы подошли к речке, но тут оказалось, что буря, свирепствовавшая накануне, сорвала доску, переброшенную для перехода на другой берег. Тогда, не спрашивая разрешения кузины, я взял ее на руки и спокойно пустился вброд. Вода была по пояс, но я так крепко и ловко держал Эдме на вытянутых руках, что ни одна ленточка на ее платье не намокла. Господин де ла Марш, боясь показаться рядом со мною неженкой, без колебаний вошел в воду, не щадя своей нарядной одежды, и, несколько принужденно смеясь, последовал

за мной; однако он то и дело спотыкался о камни, которыми было усеяно речное дно, хотя и не нес никакой тяжести; с трудом перебравшись через ручей, он присоединился к нам. Эдме было не до смеха. Полагаю, что, невольно подвергнув испытанию мою силу и отвагу, она устрашилась той неукротимой любви, какую мне внушала. Когда я осторожно опустил ее на землю, она сказала мне с возмущением:

— Бернар, прошу вас никогда не повторять подобных шуток!

— Ах, так! Вы бы не возмутились, если б это сделал кто-то другой, — возразил я.

— Другой никогда бы себе этого не позволил.

— Еще бы! Он бы поостерегся, — ответил я. — Вы поглядите только, как он спотыкается!.. А я вас сухонькой вынес! Фиалки-то рвать он умеет, но мой вам совет: в минуту опасности не отдавайте ему предпочтения.

Господин де ла Марш рассыпался в похвалах моему подвигу. Я надеялся, что он станет ревновать, но ему это словно и в голову не приходило: он весело подшучивал над жалким видом своего камзола. Было до чрезвычайности жарко, и к концу прогулки мы уже обсохли; но Эдме оставалась грустной и озабоченной. Мне казалось, что она делает над собой усилие, пытаясь выказывать мне такое же дружеское расположение, как во время завтрака. Это меня огорчило: ведь я был не только влюблен — я любил ее. Отличить одно чувство от другого я бы тогда не смог, но во мне жили и нежность и страсть.

К обеду вернулись господин Юбер и аббат. Они вполголоса переговаривались с господином де ла Маршем об упорядочении моих дел, и по тем обрывкам фраз, которые я невольно расслышал, я понял, что, как и было сказано утром, будущее мое блистательным образом обеспечено. Из ложного самолюбия я побоялся чистосердечно высказать свою признательность. Дядина щедрость меня смущала, казалась необъяснимой, я чуть ли не подозревал, что за ней кроется какая-то ловушка и меня хотят отдалить от кузины. Богатство меня не прельщало. Потребностей цивилизованного человека у меня не было, а дворянских предрассудков я придерживался, полагая это для себя делом чести, но отнюдь не из сословного тщеславия. И поскольку мне прямо ничего не говорили, я решил, хоть это было не очень красиво, притвориться, будто ничего не знаю о стараниях старого кавалера.

Эдме загрустила еще больше. Я заметил, как она в смутной тревоге устремляла свой взор то на господина де ла Марша, то на меня. Когда же я заговаривал — с ней ли или с другими, — она всякий раз вздрагивала и слегка хмурила брови, словно испытывая боль. После обеда она сразу же ушла к себе; отец в беспокойстве последовал за нею.

— Вы не замечаете, как переменилась за последнее время мадемуазель де Мопра? — спросил аббат, провожая их взглядом.

— Она похудела, — ответил де ла Марш, — но я нахожу, что ей это только к лицу.

— Это верно; боюсь, что она нездорова, хотя и не хочет в этом сознаться, — возразил аббат. — Ведь не только лицом она переменилась, но и характером: все грустит.

— Грустит? Да, по-моему, она никогда еще так не веселилась, как нынче утром; не правда ли, господин Бернар? На головную боль она стала жаловаться только после прогулки.

— Говорю вам, она грустит, — повторил аббат. — Если она теперь и весела, то весела не в меру; да и веселость ее какая-то неестественная, принужденная, что вовсе ей не свойственно; а потом она вдруг впадает в задумчивость. Этого я за ней никогда не замечал до той памятной ночи в лесу. Смею заверить, она много пережила в ту ночь.

— Конечно, видеть такую мерзость, как тогда в башне Газо… — согласился господин де ла Марш. — Да к тому же лошадь понесла и умчала ее в чащу, далеко от места охоты. Могу себе представить, как устала и испугалась Эдме, хотя она необыкновенно отважна!.. Скажите, дорогой господин Бернар, когда вы встретили ее в лесу, у нее был очень испуганный вид?

— В лесу? — переспросил я. — Да я вовсе не в лесу ее встретил.

— Ну, как же, конечно, — поспешно перебил меня аббат, — вы ведь встретили ее в Варенне… Кстати, господин Бернар, разрешите с глазу на глаз сказать вам несколько слов по поводу ваших владений в этом…

И, уведя меня из гостиной, аббат добавил вполголоса:

— Я не о делах хочу с вами говорить… Умоляю вас: никто, даже господин де ла Марш, не должен подозревать, что мадемуазель Эдме хоть минуту оставалась в Рош-Мопра.

— Да почему же? — спросил я. — Разве она не была там под моей защитой? Разве благодаря мне не вышла из замка незапятнанной? И как могут люди не узнать, что она два часа провела в Рош-Мопра?

— Этого не знает никто, — возразил аббат. — Эдме покинула замок, прежде чем в него ворвались осаждающие; ни один из владельцев Рош-Мопра не встанет из могилы и не вернется из далекого изгнания сообщить, что там была Эдме. Когда вы лучше узнаете свет, вы поймете, как важно для репутации молодой особы не давать повода для подозрений, что хотя бы тень опасности угрожала ее чести. А пока что молчите — заклинаю вас во имя ее отца, во имя дружбы, которую вы к ней питаете и лишь сегодня утром доказали столь благородным и трогательным образом!..

Поделиться с друзьями: