Морбакка

Пока корюшку жарили, три девчушки изнывали от страха, как бы поручик Лагерлёф не явился на кухню и не увидел рыбку. То и дело одна из них выбегала в переднюю, приоткрывала дверь залы, чтобы удостовериться, что он спокойно сидит в качалке и читает “Вермландстиднинген”. А когда он вставал, намереваясь отправиться на обычную вечернюю прогулку, сердце у них замирало от испуга. Вдруг он вздумает пройти через кухню! Вдруг решит сказать доброе слово экономке!

Когда наконец наступало время ужина и все садились в зале за круглый стол, три девчушки едва сохраняли серьезность. Взглянув на папеньку, сразу начинали хихикать. Хуже всего приходилось младшей, которая читала перед ужином молитву. Посреди оной она тихонько хихикала, точь-в-точь как воробышек пищит при виде овсяного зернышка, поручик открывал рот, желая спросить, в чем дело, но, к счастью, замечал блюдце с корюшкой, которое стояло возле его тарелки.

Тут поручик Лагерлёф сиял от восторга.

— Слава Богу, наконец-то в доме опять появилась еда! — восклицал он, совершенно искренне, потому что считал едой только рыбу, а не говядину и не свинину.

Дети звонко хохотали после долгого напускного спокойствия, а поручик грозил им пальцем и качал головой:

— Ах, негодницы! Вот почему вы весь вечер сновали туда-сюда, не давали мне спокойно почитать газету!

Дальше ужин проходил весьма оживленно. Поручик всегда отличался разговорчивостью и хорошим настроением, а уж когда радовался чему-то, бывал прямо-таки неотразим. Тогда он рассказывал такое множество забавных давних историй, что все за столом корчились от смеха.

Корюшку он, разумеется, мог съесть в одиночку, но по доброте сердечной делился этой редкостью с остальными — г-жа Лагерлёф, мамзель Ловиса, гувернантка и три девчушки получали по нескольку рыбешек. И все не могли не признать, что просто удивительно: такая маленькая рыбка, а вкусная, пальчики оближешь.

— Ну разве же не вкусно, Ловиса? — говорил поручик, зная, что сестра любит говядину так же, как он рыбу.

И даже она в порядке исключения соглашалась, что пока корюшки не слишком много, то… Сложив салфетку и собираясь встать из-за стола, поручик торжественно произносил:

— Запомните, дети, что я вам скажу: даже наш король в Стокгольмском дворце не ел нынче ужина вкуснее, чем мы, так что нам вправду надобно как следует возблагодарить Господа, а не пренебрегать застольной молитвой.

Вот так проходил первый день сезона корюшки.

Наутро гордшёский рыбак приходил опять, на сей раз с целым фунтом корюшки. Встречали его конечно же радушно, за фунт рыбы платили по двенадцать шиллингов, что считалось высокой ценой. Поручик Лагерлёф самолично выходил с деньгами на кухню, чтобы потолковать с рыбаком, поблагодарить, что он пришел с корюшкой в Морбакку, и просить впредь поступать так же:

— Не ходи с нею, во всяком случае, ни к пастору, ни к фабриканту!

Три девчушки и в этот день чистили рыбу по своей охоте, однако теперь их ждала награда за труды. Корюшки за ужином хватало на всех, даже с избытком, кое-что оставалось поручику на завтрак. Хотя народ на кухне корюшкой не угощался. Слишком большая редкость для них.

На третий день рыбак притаскивал столько корюшки, что она едва умещалась в большущей глиняной миске. Теперь рыбешку подавали к господскому столу и на завтрак, и на ужин, а на кухне ею угощали старосту, но не конюха и не батрака.

В следующие дни приходил народ с каждого из мелких хуторов вокруг Гордшё, предлагал корюшку. Поручик Лагерлёф покупал у всех. Все большие миски, какие только были в кладовке, наполнялись доверху. Хочешь не хочешь, складывай рыбу в большой медный котел. Но его тоже не хватало, и рыбу ссыпали в большой ушат.

Когда в дом поступало такое количество мелкой рыбешки, вычистить ее оказывалось нелегко. Служанки уже не сидели за ткацким поставом и за прялкой, а волей-неволей чистили корюшку. Трех девчушек в классной комнате опять же не видали. Они чистили корюшку, не для забавы, а всерьез помогая взрослым. Г-жа Лагерлёф и мамзель Ловиса тоже откладывали другие дела, пособляли с корюшкой. Но все это было весело и замечательно. Небольшое разнообразие, которого им как раз недоставало.

Экономка корюшку не чистила, она целыми днями стояла у плиты, жарила рыбу. И скоро начинала сетовать, что-де все масло изведешь с этой корюшкой. День-другой назад бочонок был полнехонек, а теперь уже донышко видать. Первый диссонанс во всеобщем удовлетворении.

За господским столом корюшку ели на завтрак и корюшку на ужин, без перемен. Только на обед подавали пока что обычную вермландскую еду: солонину, или селедочные фрикадельки, или жареную ветчину либо сосиски, или что-нибудь еще.

Но поручику Лагерлёфу это не нравилось. И однажды, когда перед ним ставили говядину, с ноября лежавшую в рассоле, он терял терпение:

— Не пойму, как можно есть солонину, когда в кладовке полно свежей рыбы. Но у порядочных экономок уж так заведено. Домашние едят солонину, а свежее пусть стоит на полках, ждет гостей, пока не испортится.

Это был резкий выпад против сестры, но та воспринимала его спокойно. Она очень любила брата и никогда на него не сердилась. Только мягко отвечала, что никогда не слыхивала, будто корюшку прилично подавать гостям.

— Да уж, мне ли не знать, что ты, Ловиса, чересчур благородная, чтобы есть корюшку, — говорил поручик. — Ты бывала в большом мире, знаешь, как оно полагается. Но я не понимаю, почему мы здесь, в Морбакке, должны оглядываться на Карлстад да на Омоль.

Тут мамзель Лагерлёф наконец догадывалась, отчего брат не в духе.

— Не станешь же ты есть корюшку и на обед! — восклицала она, словно раньше ничего подобного не случалось.

— Разумеется, я хочу вволю поесть корюшки, — отвечал поручик. — Зачем я, по-твоему, каждый день покупаю эту рыбу, коли сам не могу ее есть?

После этого корюшку подавали к хозяйскому столу утром, днем и вечером. Но со стороны поручика было, пожалуй, несколько опрометчиво распоряжаться таким манером, ведь хотя корюшка рыбка вкусная, запах у нее неважнецкий. Я не имею в виду, будто она порченая. Нет, она неприятно пахнет с первой же минуты, как ее вынут из воды. После жарки запах пропадает, однако тот, кто чистит корюшку, поневоле его чует. Мало того, этот запах поистине неистребим. Чем бы ты ни занимался, он с тобой. Все, к чему ни прикоснись, пахнет корюшкой. И, наверно, именно по причине запаха невозможно подолгу есть эту рыбу с аппетитом, поел разок-другой — и удовольствию конец.

Теперь же, когда почти все домашние только и делали, что чистили корюшку, им быстро стало невмоготу есть ее утром, днем и вечером. Корюшка начала надоедать. День ото дня они брали себе все меньшие порции. И тяжело вздыхали, садясь за стол и не находя там ничего, кроме вечной корюшки.

Однако поручик Лагерлёф пребывал в восторге и продолжал скупать корюшку. Гордшёский рыбак, явившийся первым, держал данное поручику слово и приходил каждый день. А то и по нескольку раз на дню. Правда, вел он себя иначе. Дверную ручку нажимал мягко и на кухню входил со смиренной и смущенной улыбкой. Рыбу на кухонный стол не водружал, оставлял за порогом. Здоровался и снимал шапку, но все равно целых полчаса ждал, пока кто-нибудь его заметит.