Мордант превыше всего!

Отведи меня в комнату Джерадина. Стид заморгал.

— Ты ведь говоришь не всерьез?

Стараясь не потревожить Стида, она обошла вокруг него, направляясь к двери. Снаружи лампы были потушены. Она вернулась к кровати, взяла со столика лампу.

— Устраивайся поудобнее, — сказала она. — Можешь спать здесь. Я не вернусь.

Она уже закрывала за собой дверь, когда услышала его торопливый шепот:

— Териза, подожди, — и он поспешил за ней.

Переломы не позволяли ему двигаться быстро; чтобы догнать ее, ему потребовалось время. Затем он прислонился к двери, отдыхая. Выражение его лица удивило Теризу. Несмотря на затраченные им усилия, оно казалось более печальным — и более счастливым.

— Квисс всегда отвергала меня, — сказал он, осторожно дыша. — Не понимаю почему. Я пытался объяснить ей, как сильно хочу ее. Но без толку. Она всегда отвергала меня.

Должен признать, — постепенно радость все явственнее проступала на его лице, — она заставляет меня думать о Тольдене только в превосходных степенях.

Комната Джерадина — вон там. — Улыбаясь, он показал рукой на темный проем коридора.

Сейчас она могла с легкостью улыбаться ему. И, чтобы помочь ему идти, приобняла его рукой. Это, по—видимому, смутило его — он, естественно, и не подозревал, насколько он лучше Мастера Эремиса. Во всяком случае он принял ее помощь и они пошли по коридору, словно старые друзья.

Через два поворота, пройдя длинный коридор, Стид остановился перед дверью.

— Здесь, — тихо пробормотал он, положил руку ей на талию и прижал к себе. Прикоснувшись губами к ее уху, прошептал: — А ты уверена, что не хотела бы пойти со мной? Неважно, как он преклоняется перед тобой — он не может хотеть тебя больше, чем я. Она деликатно высвободилась.

— Иди спать, — ответила она как можно тверже. — Это—слишком серьезно.

Он вздохнул; кивнул; разочарованно покачал головой. Но не спорил. Неловко повернулся и заковылял назад по коридору, прижимая руку к ребрам.

Териза подождала, пока он скроется за поворотом коридора. Затем, прежде чем испугаться своего отчаянного поступка, нажала на дверную ручку и вошла в комнату.

В свете лампы она увидела, что Стид привел ее в нужное место. На широкой кровати у дальней стены среди разбросанных одеял распростерся Джерадин. Судя по простыням, он провел с ними яростный поединок; и сейчас, побежденный, лежал и тихо похрапывал на поле битвы.

Во сне его лицо приняло горькое выражение, словно скрытое маской отчаяния. Он выглядел юным, и беззащитным, и необыкновенно родным. Ей захотелось немедленно броситься к нему, обнять, прижать к сердцу и прогнать все его тревоги. Она тихо закрыла за собой дверь, чтобы не побеспокоить его.

Но свет разбудил Джерадина. Он не вздрогнул и не вскочил с постели; он просто открыл глаза, и желтый свет лампы отразился в них. Проснувшись, он уже не казался ни юным, ни беззащитным. Он казался настороженным и опасным, словно раненый хищник.

Мастер Эремис с самого начала понимал, насколько опасен Джерадин. И только сейчас политика Эремиса по отношению к Джерадину стала ей ясна.

— Джерадин, — пробормотала она, внезапно смущенная. — Прости, я не хотела будить тебя. Нет, хотела. Я не знаю, почему пришла. Я не могу оставаться одна.

Затем, поддавшись жалости, он сел, и перемена позы изменила блеск в его глазах. Появилось сходство с Джерадином, которого она знала: суровым, напряженным, словно кулак сжат на источнике непрерывной боли, но, тем не менее, человечным, родным.

Она глубоко вздохнула, чтобы придать себе смелости.

— Нам нужно о многом поговорить.

Как и Стид, Джерадин был одет в пижамные штаны; вероятно, он больше Теризы привык к холоду. Он выбрался из постели вовсе не для того, чтобы сжать ее в объятиях. И, когда заговорил, голос его звучал так, как она помнила: очень деликатно, не чуждо страданиям и надежде.

— После ужина — после того как ты ушла — я отправился повидаться с Миником. Я хотел извиниться за то, что кричал на него. На него нельзя кричать, пусть даже он никогда не обижается.

Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Я провел весь день с твоей Теризой. Она прекрасна. Если ты сделаешь ее несчастной, то я не пущу тебя на порог своего дома». И это сказал Миник, мой брат который никогда ни на кого не обижается.

Джерадин пожал плечами.

— Я не мог признаться ему, что я уже сделал тебя несчастной.

— Нет, — ответила она не задумываясь. — Неправда. Как ты можешь так говорить? Он нетерпеливо смотрел на нее.

— Я смотрю на тебя, Териза. Я вижу, как ты глядишь на меня.

— И что же ты видишь?

Он смотрел ей в глаза и ничего не отвечал.

— Мне нравится твоя семья, — запротестовала она. — Я прекрасно чувствую себя в Хауселдоне. Если ты о том, что лишил меня прежней жизни, то ты больше всех, кого я знаю, сделал для того чтобы я была счастлива. Как ты можешь?..

Она осеклась. Было бы замечательно, если бы в его комнате горел огонь; ей очень не хватало тепла. Темнота вокруг лампы, казалось, сочилась печалью. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, она продолжала:

— Джерадин, я, вероятно, могла заставить зеркало переместить меня куда угодно. Куда угодно из тех мест, что я в силах представить, если сумею вспомнить нужное место достаточно живо… И я только что избавилась от Стида. Он касался моей груди. Хотел заняться со мной любовью… Как ты думаешь, почему я оказалась здесь?

Его глаза не отрываясь смотрели в ее глаза.

— Ты здесь, потому что считаешь, что я неправ. Ты думаешь, что я должен был остаться в Орисоне и сражаться. Ты думаешь, я могу справиться с Эремисом.

Когда он высказался, Териза поняла, что излишне осторожничала с ним. Может быть, он действительно заковал себя в панцирь. Но панцирь был хрупким; его можно было разрушить. Джерадин винил во всем себя… Ей хотелось закричать: «О Джерадин, ты винишь во всем себя? За Эремиса и Гилбура? За Смотрителя? За Найла и Квилона? Ты винишь себя лишь потому, что лучшие умы старались удержать тебя и ты не открыл своего таланта?» Но она не могла сказать ему все это. Он просто отвернется. Больше чем когда—либо она боялась, что он отвернется от нее. И она тихо спросила:

— Почему ты решил, что я думаю, будто ты неправ?

— Я уже сказал, — мягкость из его голоса исчезла. — Я читаю это в твоих глазах.

— И что же ты читаешь в них? — настаивала она. — Что ты можешь прочесть в моих глазах?

Он помедлил в нерешительности. Затем резко сказал:

— Страдание.

Териза подумала, что ей станет легче, если она его ударит. Но еще легче ей станет, если она обнимет его. Однако она стояла неподвижно, опираясь спиной о дверь и держа единственную в комнате горящую лампу.