Море внутри
Шрифт:
Что ж, она желала рыданий, она их получила.
Шлепнувшись оземь, малыш заливается слезами, краснея так, что сейчас дым из ушей повалит, трет мокрое личико кулаком, совсем маленький, жалкий, беспомощный… И опять что-то колет в ее груди, и в горле ком.
– Прости меня, братец! – Моргана сама почти плачет. – Ты ни в чем не виноват. Я не на тебя злилась, а на зачарованное место, которое куда-то пропало.
Отыскав платок, утирает ему слезы, заставляет высморкаться и осторожно поднимает.
Артур успокаивается, переставая плакать. Смотрит на нее печально, но без подозрения или страха.
«Что ты такое? – думает она о брате, так не похожем своей незлобивостью на нее саму, на короля Утера, на его свирепых воинов, на хищный лязг железа, которым пахнет время в их королевстве. – Что ты означаешь?»
Артур улыбается своей ясной улыбкой и протягивает маленькую руку ладонью вверх. Не пытается ухватиться за старшую сестру, а словно предлагает ей что-то. Будто это он – взрослый.
А потом произносит, мягко и негромко, так, что имя тонет в шелесте листьев, в шепоте трав, в птичьем гомоне и странных звуках, идущих откуда-то из самых глубин, где переплетаются корни земли, на которых держится мировая плоскость:
– Моргана.
И девочка слышит: «море», а не «смерть».
– Benedicite, omnia opera Domini, Domino;
laudate et superexaltate eum in saecula…1
Святой водой уже окропили, крестное знамение у подножия алтаря сотворено, обряд покаяния совершен, коленям жестко и неудобно на холодном полу. Тьфу.
А все Мерлин виноват.
Опять проклятый колдун испортил ее жизнь! Придушила бы за это, глаза бы ему выдрала и растоптала бы по земле.
– Benedicite, caeli, Domino,
benedicite, angeli Domini, Domino…
В тот самый день, когда они с братцем возвращались из леса, в тот самый день, когда потерялась чудесная поляна с зеленой тенью, в тот самый день, когда она в гневе толкнула Артура и мальчишка разжалобил ее сердце, растопил его, словно кусок сыра, оставленный на солнце, заставил позабыть о ненависти к нему…
Они шли неспешно вдвоем сквозь уплотнившиеся сумерки по дороге к замку, взявшись за руки, и она ощущала мягкую-мягкую детскую кожу, слушала младенческий щебет и чувствовала, как все тише шумят в ней гневливые волны…
Тогда-то несчастье и приключилось.
Волшебнику взбрело в его взбалмошную голову их посетить. И принять решение об их будущей судьбе – ее и Артура.
Если бы не это, жила бы Моргана сейчас дома, а не за морем в монастыре, среди безликих серых мышек-монахинь, в душных серых стенах обители, где она тупеет с каждым серым днем. Мысли перестают сплетаться в причудливые узоры, рисунок их упрощается, скучнеет, камешки, неукротимой лавиной летевшие раньше в ее голове, двигаются все медленнее.
Люди твердят тут одно и то же, одно и то же, одно и то же… «Benedicite, benedicite…» И никаких чудес не происходит от их заклинаний.
Тоска. Одинаковые дни, идущие в связке. Живешь, будто четки перебираешь. Говоришь, не повышая голоса, а повысишь – тишина в этом котле, словно стоячая вода, все в ней тонет. Холщовая ряса, темная келья, скудная постель, жалкий огрызок зелени вокруг монастыря, высокие стены каменной ограды, сквозь которые не
пролезть наружу.И Бог на кресте, смотрящий на нее отовсюду.
Чужой Бог.
– Benedicite, aquae omnes,
quae super caelos sunt, Domino…
Мерлин забрал Артура. Объявил, что отдаст его на воспитание в чужую семью. Да еще и памяти лишит, чтобы мальчишка забыл о своем королевском происхождении. Пусть, мол, растет, не зная, кем ему повезло родиться.
– Зачем? – поразился Утер, старавшийся держаться безразлично, но кулаки сжимал с такой силой, что ладони потом кровоточили от впившихся ногтей.
– Чтобы взрастить, пока не поздно, в чувствительной душе скромность и сочувствие к непривилегированным слоям населения, – ответил колдун непонятно, пока Артур вертелся у него под ногами, весело дергая за полы чудных одежд. – Иначе юный Пендрагон превратится в такого же высокомерного, лишенного эмпатии, задубелого засранца, как и ты, мой дорогой нецивилизованный друг.
Королева Игрейна зарыдала, губы и руки ее затряслись.
– Не забирай его от меня! – молила она.
Но колдун был непреклонен.
Артур, почувствовав горе матери, кинулся к ней в объятия, которые она согласилась разжать только после долгих уговоров, вряд ли слыша и понимая половину слов, обрушенных на нее волшебником.
В конце концов подействовало то, что сказал Утер.
– Я обещал Мерлину, – проскрипел он, белый от ярости и расстройства, забирая у плачущей королевы сына и передавая его волшебнику на вытянутых руках, точно куль с мукой. – Обещал еще до рождения мальчика, будь оно все проклято!
Моргана тихонечко стояла в сторонке, пытаясь понять, расстроена она или рада. Вроде, рада, ведь мечтала избавиться от брата. А вроде и нет, ведь Артур славный малыш, и ей необязательно его ненавидеть. Она могла бы играть с ним, умиляться его полуденным улыбкам, расти с ним вместе, приглядывая, чтобы никто его не обижал. А он бы слушался ее во всем, и со временем, когда он наденет корону, любимая сестрица стала бы его доверенным советчиком, он бы шагу не мог без нее ступить, и она бы распоряжалась всем королевством. Но Артура забирают, и этому уже не бывать. Грустно.
Но как тихо ни стояла она под лиловым плащом сумерек, мечась между радостью и печалью, Мерлин ее заметил.
Сначала скользнул таким взглядом, будто она была на одном берегу широкой реки, а волшебник – на другом. Затем взгляд переменился, заострился, похолодел. Река вздыбилась льдом.
– Отправьте девочку подальше отсюда, – произнес он тоном таким жестким и приказным, какого Моргана от него и не слышала. – Отдайте ее на воспитание к христианам.
Королева в ужасе застонала:
– О, черное сердце! Он хочет лишить меня обоих детей.
Волшебник все еще смотрел на Моргану с мрачной задумчивостью и что-то бормотал себе под нос. Девочка неуютно поежилась. В чем он ее винит? Зачем хочет отослать?
– Я никуда не поеду! – Она топнула ногой. – Не хочу к христианам! Слышишь меня, злой колдун?
Мерлин не ответил, обернулся к тяжело молчащему королю и надрывно всхлипывающей королеве, многозначительно произнес:
– Поверьте мне, мой лорд и моя госпожа. И поступите так, как я вам советую.