Море житейское

Двенадцать метров бредня как раз хватило, чтоб боковым идти по берегам. Я опять шел посередине, два раза всплыл, чуть не бросил палку с привязанной мотней.

Уже стали сводить концы бредня, как мотня ожила, будто ее схватили и трясли изнутри.

– Есть!
– крикнул я.

Они и сами поняли, что есть.

– Нижнюю выводи!
– орал дядя на соседа.

Сосед Федя орал на меня, я тоже чего-то орал.

Они бросили палки и тянули, перехватывая, сгибаясь до земли, нижнюю веревку, обмотанную черной скользкой травой. Я толкал мотню сзади, боясь, что щука цапнет и отхватит руку.

Это действительно оказалась щука. Бредень она прорвала уже на берегу, когда дядя бил ее снятым сапогом. Федя колотил камнем, который, как он потом говорил, неизвестно откуда взялся.

Я ничего не нашел лучшего, как брякнуться на щуку животом. То ли спасая ее, то ли убивая. Дядя не сдержал замаха и треснул меня сапогом по спине. Федя замах сдержал, но, когда щука меня сбросила, ударил точно.

– Здорова, - заметил дядя.
– Не столь длинна, сколь толста.
– Он обувался.
– Отожралась на карасях.

Федя издал испуганный крик - из порванной мотни вываливались, шлепая хвостами, круглые караси. Мы кинулись и за минуту наполнили ведро. Мелочь, какую брали при первом заходе, сейчас отшвыривали. Я подбирал и бросал в воду мальков.

– Плюнь, - сказал дядя, - все равно подохнут.

– Почему?

– Это озеро высохнет.

– Я в большое перенесу.

– Там своей мелочи пузатой хватает.

– На что она надеялась?
– хрипел Федя.
– Видно, с реки зашла, карасей лопала, а обратно - шиш. Значит, думала хоть пожрать вдоволь.

– А чего не жрать?
– отозвался дядя. Он стягивал дыру в мотне.
– Жри: кто знает, что завтра будет.

– Караси до чего жирны!
– похвалил Федя. Он крутил рукой в ведре, как будто месил тесто.
– А они-то что едят?

– Находят.

– Траву едят, - сказал я.

– Ишь, - захохотал Федя, - посади-ко нас на траву, друг друга жрать начнем.

– Сидели и не жрали, - сказал ему дядя. Встал.
– Ну, давай! Еще бы такое озерко, и шабаш.

Такое озерко нашли. Их было много, высыхающих. Меня пожалели, я шел боковым. Сосед Федя, идущий на моем месте, жулил, не помогал волочь бредень, просто шел сзади. Он ждал щуку, вглядывался в толстое, сквозное тело мотни, процеживающее зеленую воду. Шли тихо. Зудели комары, да изредка стукала головой умирающая щука.

Задирая склоненную над водой траву, вытянули бредень. Карасей и на этот раз было много. Федя снял рубаху, завязал рукавом ворот, получился мешок. Я ходил по берегу и пинал мелочь в воду. Многие рыбки уже не перевертывались, уснули. На белые пятна их животов слетались комары. Снизу комаров хватали пока не попавшие в сеть рыбы.

– Полпуда, ей-богу, не меньше, - хрипел Федя. Он выдернул из своих брюк ремень, завязал мешок.

– Зажрут!
– не выдержал дядя. Он чистил бредень, вскочил, яростно охлопывая шею и лицо ладонями.

– Ты их не яри, - посоветовал Федя, - отгоняй. Кровь почуют, разъярятся. Спутники запускаем, а комаров, мать-перемать (его тоже кусали), уничтожить не можем.

– А птицы чем будут питаться?
– спросил я.

– Травой!
– решил Федя.

– Пусть пьют, - сказал дядя, - лишнюю кровь отсосут.

– И то!
– сказал Федя.
– Пиявок я брезгую.

Я вспомнил, как они били щуку, и сказал:

– А привязать человека к дереву - до смерти искусают. Вот попробуйте. Вот хоть этим бреднем.

– Сам пробуй, - сказал Федя.

Еще забрели.

Темнело. Я окунал шею и лицо, спасаясь от комаров, а заодно греясь: в воздухе похолодало.

Бредень пришел пустой, если не считать мелочи, которую мы вытряхнули и оставили на берегу.

– А ну еще!
– задоря нас, крикнул Федя.

– Да хватит вам!
– не выдержал я.
– Совсем уж обжадовели.

– В сам-деле, - согласился дядя, - набурлачились. Да и куда ее складывать, если еще.

– Рубахи снимем.

– Я не сниму, - злобно решил я.

– Тогда я штаны сниму, - решил Федя.
– Что мне, в темноте-то по деревне и без штанов просквожу.

– Уходим, - сказал дядя, - Бог через раз улыбается.

Мы смотали на палки тяжелый бредень, понесли его: дядя спереди, я сзади. Кроме того, дядя нес ведро, я - щуку. Федя нес только мешок, потому что свободной рукой поддерживал штаны.

Дядя был выше меня, и с бредня мне текло на плечо. Я замерз.

– Сердце-то замочил, - упрекнул дядя, - дрожишь.

Как будто я был виноват. Он ускорил шаг.

Мы поднялись на обрыв. Сзади, на лугах остались высыхающие озера, полные рыбы. Тяжело шаркала сохнущая на ветру одежда. Комары отступились.

В деревне, в домах готовили ужин. Огонь под таганами давал отблеск на окна, как бы задернутые красными дрожащими занавесками. На дальнем конце деревни сухо и отчетливо щелкала колотушка ночного сторожа.

Пришли.

Хотели развесить сушить бредень, но Федя посоветовал оставить до утра.

Тетя Еня вынесла керосиновую лампу.

Стали, не переодеваясь в сухое, делить. Федя ногой потрогал щуку. Она слабо ущемила сапог.

– Неохота подыхать, - сказал Федя.

Дядя, хакнув, махнул топором.

– Отвернись, - сказал он. Я отвернулся.
– Кому?

– Феде.

Феде достался хвост. Дядя отбросил голову в другую сторону, опрокинул ведро на траву. Рыба растеклась небольшим толстым пятном. Федя развязал рубаху. Дядя примерился и разделил кучу надвое. Рыба без-шумно и гладко подавалась под его рукой. Посмотрел, перекинул пару карасей слева направо, потом обратно.

– Смотри, Федь.

– Чего смотреть. Одно к одному.

– Отвернись.

Я отвернулся. Федя сказал:

– На парня-то надо. Слышь, Вася, парень-то лазил.

– В один дом, - сказал Вася.

Тетя Еня поддержала мужа. А мне и не нужна была рыба, я жил у них в гостях, но какая-то обида вдруг резанула меня.

– Ничего мне не надо!
– крикнул я и убежал.

БОЧКА

Вспоминаю и жалею дубовую бочку. Она могла бы еще служить и служить, но стали жить лучше, и бочка стала не нужна. А тогда, когда она появилась, мы въехали не только в кооператив, но и в долги. Жили бедно. Готовясь к зиме, решили насолить капусты, а хранить на балконе. Нам помогли купить (и очень недорого) бочку для засолки. Большую. И десять лет подряд мы насаливали по целой бочке капусты.