Мореплавания Солнышкина

— Что там? — спросил Солнышкин.

Перчиков прочитал радиограмму вслух, и Солнышкин вскочил с койки. Только что ему хотелось домой к бабушке. Но тут был чистый SOS! Люди просили помощь. И где?! У острова Камбала. Этот остров для Солнышкина и особенно для его друга кое-что значил.

— Такие вот приключения! — сказал Перчиков.

— Ничего себе приключения! — застёгивая бушлат, сказал Солнышкин. — Но это мы всё равно снимем! — И он хлопнул деревянного матросика по квадратному плечу. Перчиков рассердился:

— «Снимем»! Сперва нужно помочь людям! А потом снимать!

— И поможем, и снимем! — сказал Солнышкин вслед другу, который бросился с радиограммой будить капитана.

КОГДА ДРУЗЬЯ В БЕДЕ

Капитан Моряков и не думал спать. Он то ходил по каюте, то, наклонясь над столом, что-то измерял циркулем на листе ватмана и приговаривал:

— Ай да Солнышкин, ай да голова!

И был повод. Несколько дней назад во время разговоров в подшкиперской боцман Бурун вдруг вздохнул:

— Ну, вот и всё. Скоро на пенсию. — И развёл руками: — И не один я, и наш пароходец, наверное, тоже.

— Это почему ещё? — удивился Моряков.

— Маловат, — сказал Бурун. — Куда ему, старику, тягаться с нынешними великанами!

— Подумаешь, мал! — возразил Солнышкин. — Может и подрасти!

— Это как же? — удивился боцман.

— Запросто! Разрезать судно пополам, вставить новый трюм, как плавучий вагон, а если будет мало — ещё один, соединить блоки гайками — и получай пароход. Не пароход, а целый плавучий поезд! Пришли в порт, отцепили вагон и пошли дальше. Гуляйте, братцы!

— Гениально, — сказал Моряков. — Даже озноб прошёл по коже. Просто и гениально. Судно из блоков! Плавучий поезд!

Это была настоящая конструкторская мысль! Только нужно было продумать и рассчитать, как всё это устроить на деле.

И, отложив в сторону кисти, Моряков каждую свободную минуту выкраивал для нового проекта. Это же просто чудо, если устроить в масштабах страны! Пароход тот же, а грузов втрое больше! Ай да Солнышкин, ай да голова!

Ветер влетал в открытый иллюминатор. С портрета на Морякова смотрел Робинзон, будто подмигивал своему ученику: «Думай, братец!» И Моряков думал.

Но в дверь постучали, и, влетев в каюту. Перчиков протянул радиограмму. Моряков мигом пробежал глазами тревожный текст и спросил:

— Когда приняли?

— Пять минут назад, — сказал Перчиков. — И не я. Я бы не взял, плохая слышимость. Морячок отличился!

— Морячок? — спросил капитан. — Значит, кроме нас, никто мог и не слышать?

— Скорее всего, нет, — сказал радист.

— Кроме Морячка, никто, — чётко раздалось из-за двери.

— Немедленно сообщить в Океанск, — сказал Моряков. — Запросить указание и готовиться к спасательным работам.

Он свернул в рулон чертежи и, перешагивая через несколько ступенек, бросился на мостик. А Перчиков помчался в радиорубку.

— Что там, снова «тарелки»? — шепнул Борщик.

— Где-то перевернулись? — спросил выскочивший из каюты с бочонком в руках Бурун.

— Кого-нибудь опять высадили на Камбале, — усмехнулся доктор Челкашкин, отрастивший за это время бородку.

Но тут появился деревянный человечек и, приложив к груди руку, сказал:

— «Светлячок» в беде. «Светлячок» в беде.

СЕРЬЁЗНЫЕ ДЕЛА ПАРОХОДА «ДАЁШЬ!»

После того как команда парохода помахала на прощанье оставшемуся зимовать Робинзону, а доктор Челкашкин оттолкнул пяткой последний айсберг, «Даёшь!» взял курс на север, и на палубе начались серьёзные перемены. Все углубились в дела. Солнышкин обложился учебниками. Он готовился к экзаменам в морское училище и втягивал в себя знания, как прекрасная аэродинамическая труба. Страницы энциклопедии так и щёлкали его по носу.

Доктор Челкашкин запирался в каюте, и на все недоуменные вопросы отвечал: «Некогда! Пишу диссертацию «Собачий нос и Северный полюс». Пионерчиков писал статью о подвигах Солнышкина и временами очень серьёзно смотрел на посерьёзневшую Марину.

Но серьёзней всех вёл себя Борщик. Сварив борщ, добрый кок старательно дул в котёл, чтобы команда не ошпарилась во время обеда! А после того как однажды, пошмыгав у камбуза носом, Перчиков сказал: «Кажется, повернули к Зеландии. Пахнет бараниной с перцем и чесноком по-зеландски!», Борщик тоже стал принюхиваться возле каждого острова. И не просто принюхиваться, а записывать в особую тетрадку рецепты блюд, запахи которых доносил тропический ветер. Добрый кок хотел порадовать весь Океанск блюдами тропической кухни.

Но когда подобные серьёзные дела кончались, у всех находилось время и для шуток. И только Перчиков жаловался:

— Пошутил бы, да нет времени. Даже в шахматы сыграть некогда! — У него под подушкой хранилась шахматная доска, в которой до времени отдыхали вырезанные в антарктическом рейсе фигурки — киты, дельфины, пингвины, морские коньки. Он ждал, не донесутся ли какие-нибудь известия с острова, почётным вождём которого он считался до сих пор. Эфир был полон звуков, мир — происшествий. Рядом проплывали острова, страны. Мчались тысячи сигналов. И слушать за всех весь этот шумный карнавал должен был он, Перчиков. И кроме того, он обдумывал один важный шаг, одну радиограмму, о которой не говорил никому, кроме Солнышкина: он собирался в космонавты.

— Нашёл бы себе заместителя, — сказал Солнышкин.

— Некому доверить, — вздохнул Перчиков.

— Сделал бы робота, — пошутил Солнышкин. — На суше их полно, в космосе сколько угодно. А морского — ни одного!

Перчиков загорелся. Ответить он не ответил, но с той поры вообще стал появляться на палубе только для того, чтобы выудить у боцмана доску или кусок фанеры. Он пробегал мимо Борщика, быстро скрывался в радиорубке, и оттуда доносился то осторожный звук пилы, то нежный дымок канифоли, а иногда слышались какие-то странные разговоры.

И однажды за Перчиковым из рубки вперевалочку выкатился какой-то деревянный человечек и, подъехав к красившему борт Буруну, произнёс:

— Боцман, дай, пожалуйста, краски.

Бурун сел на свежевыкрашенную палубу. А человечек ласково повторил:

— Боцман, дай, пожалуйста, морячку краски. На штаны и тельняшку.

И, готовый из-за каждой капли краски броситься в драку, Бурун протянул ему банку синей краски и кисти.

Скоро деревянный матросик выкатился на палубу, сверкая яркой тельняшкой, синими глазами и синими брюками, подъехал к Морякову и сказал: