Морок

Вера во время уединенных прогулок по пляжу будет с полным вниманием выслушивать мои жалобные истории о том, какая Пашка скотина и какой он чудесный друг; о том, какая я непреклонная дура, раз не могу себя заставить сойтись с хорошим человеком Алексеем и стать счастливой; о моих снах, в которых маленькие дети — мальчик и девочка — то играют, то учатся под моим руководством, то стоят на берегу широкой реки и зовут меня к себе, размахивая белыми, давно не стиранными платками.

Как-нибудь южным вечером я приду в одиночестве на морской берег любоваться закатом. Мне захочется сказать кому-то дорогому: «Посмотри, какое чудо!» Но обернуться будет не к кому. И я горько заплачу, как много раз случалось в моей жизни. Думаю, это тоже счастье, которого я прежде не сознавала: быть наедине с собой, со своей подлинной глубокой печалью. Если, конечно, вынырнув из одиночества и грусти, есть кого любить.

Что ж, я их всех люблю: Гошу, Веру, их сына Юрика, Веркиного пока не знакомого мне любовника. Я по-дружески люблю Алексея, у которого хватило мужества осознать правду, и надеюсь по-дружески ему помочь. Я люблю Павлика, несмотря на то что он, хамло ходячее, увалень, мужлан и дурень, ни разу не позвонил мне после свадьбы, хотя я великодушно передавала ему через Гошу привет и поздравления.

Я люблю маму, которая готова целых три недели в одиночку бороться за выживание на даче…

Я забыла себя… Так и быть, Рябинина, я и тебя люблю со всей твоей трудной судьбой.

Будь что будет!

Интерлюдия

На часах — полночь. За северным окном — жемчужно-серое небо, и немеркнущее бело-розовое зарево ползет по горизонту с запада на восток. Ровный, спокойный, нежный свет пронизывает комнату, окутывает все предметы, смягчает яркие краски. Мои сарафаны, маечки, купальники приобрели благородные пастельные оттенки.

Давно пора зажечь свет: не слишком разумно собирать вещи для длительного путешествия в густых сумерках. Но я не хочу отказывать себе в удовольствии полюбоваться, проникнуться, наполниться московской, почти белой, ночью. В этом сезоне она для меня — последняя: еду на юг, где в это время года, как говорят, темнеет к десяти и светает только к пяти.

Я стараюсь отобрать вещи так, чтобы все они уместились в одной небольшой сумке. Как ни смешно, собираюсь впервые в жизни не по принципу удобства и пользы, а согласно представлениям о том, что в моем гардеробе есть самого красивого и нарядного. Кого мне там соблазнять?! Гошу — мужа любимой подруги?..

Что я надену в дорогу? Вот эту плотную джинсовую курточку… Нет, вот эту: легкую, с вышивкой. И разумеется, старые джинсы, чтобы было не жалко протирать их целые сутки, сидя в машине…

Старые джинсы остались мирно висеть в шкафу. Для поездки я отложила новые, тоненькие, стрейчевые. Вешаю на стул, рядом с джинсами, чтобы не забыть в последний момент, светло-серенькую ветровочку. Шарфик, чтобы не помялся, оставляю на вешалке в прихожей: я его и так не забуду.

Пишу записку, что необходимо сделать завтра утром: перекрыть воду, газ, закрыть форточки… Цветы поливать не придется: я на неделе отвезла их маме на дачу. Мы с ней съездили в магазин, закупили всевозможных долгоиграющих продуктов на двадцать дней вперед. Молоко ей привезут из деревни; мясо и хлеб будет покупать в лавке неподалеку от дома. Продержится!..

Малышку еще в начале июня увезли в какой-то навороченный детский лагерь. Она трогательно со мной попрощалась перед отъездом, написала мне открытку по-английски с пожеланиями хорошо провести лето и подарила браслетик на ногу — чтобы я «была на пляже самая красивая». Вот дети пошли! Девять лет, а она уже мыслит как взрослая женщина. Нет бы плюшевого мишку подарить любимой учительнице. Я искренно сказала, что буду без нее скучать.

Разъезжаются мои ученики. Вот и на курсах занятия закончились. После торжественного вручения сертификатов мои подопечные устроили целый банкет, на котором все веселились от души. Но мне было немного грустно оттого, что разговор на банкете все-таки шел по-русски. Я же ни на одном занятии, кроме первого, ни единого слова им не позволила сказать по-русски! Надеялась, что они достаточно привыкли к английскому и полюбили его.

Ничего, в следующие три недели мне будет из кого делать настоящего англичанина!

Вчера вечером мне позвонила Вера и сообщила, что план поездки меняется. Ее любовник с женой, они же — лучшие друзья семьи, отказались ехать. Подруга заговорщицким шепотом добавила, что его жена в последний момент засомневалась: хорошо ли, если ее супруг окажется в моем обществе. Именно в моем, не Веркином. Еще бы, добавила подруга от себя: привлекательная, свободная молодая женщина! Верка всегда употребляет по отношению ко мне слово «свободная» вместо «одинокая».

— Так что, Рябинина, поедешь с нами. Нечего две машины гонять впустую.

— У вас же Юрик с подружкой!

— Подружка отпала: рассорились.

— А приятель?

— У его приятелей, вернее, у их родителей оказались другие таны на лето.

— Вы специально обделили Юрика, чтобы меня взять!

— Да нет же, Рябинина! Ну, честное слово, нет! Хочешь, Юрку спроси. Он не соврет.

Юрка бодро подтвердил слова матери. Я ему поверила.

— Вера! Ну и поезжайте втроем, своей семьей. Я-то вам зачем?

— Мы и так друг друга каждый день видим. А тебя — не каждый. Ты нам для компании. Ты нам четвертую часть бензина оплатишь…

— Нет, Вер. Спасибо, но я, пожалуй, не поеду.

— Что стои-и-ишь, качаясь, тонкая-а-а Ряби-и-ина… — Это Гоша выхватил у жены трубку и пропел в нее хорошо поставленным голосом. Он часто меня так приветствует. — Алька! Прекращай ерундой заниматься! Куда я без тебя?! Мне нужен второй водитель.

— Но прежде ты как-то предполагал обойтись своими силами…

— А теперь понял, что не обойдусь. Ты едешь с нами — и точка.

Я вспомнила про тот сюжет в утренних новостях, который так сильно меня поразил. Мне вдруг стало легко и спокойно.

— Да. Еду.

Мне нужно попасть на юг, и как можно скорее. Однако оказаться в роли нахлебницы не хотелось, и я коварно добавила: