Моролинги

— Ладно, покажешь, какой ты мастер, потом посмотрим, — пробурчал в ответ инспектор.

— Угу, смотрите, слушайте и учитесь.

Мы вошли в помещение, которое в каком-нибудь «Марриотте» или в «Фаон-Шератоне» назвали бы центральным вестибюлем. Помещение было облицовано мягким металлом с крупными круглыми заклепками. Прямо напротив входа светился двухметровый иллюминатор, стекло будто бы отсутствовало — шагай и падай с пятикилометровой высоты. Я мысленно сориентировался, где должна быть долина, а где — гора, и понял, что передо мною довольно искусная голограмма. Впрочем, проверять это бросаясь головой вперед, я не собирался.

Вновь прибывших регистрировал не какой-то там биоробот, а настоящая девушка с голубыми глазами, соломенными волосами, заметным бюстом, ну и прочими достоинствами, которыми не может похвастаться ни один биоробот. Я поблагодарил судьбу, так как, в отличие от девушек, с биороботами я умею общаться только с помощью рубильника «вкл.-выкл».

— Добро пожаловать, — улыбнулась девушка.

— Видите, инспектор, — шепнул я в сторону. — Если бы вы подошли без меня, то вам бы тут же сказали, что полицию они не вызывали.

— Милая… хм… Брунгильда…

Бывают ли Брунгильды милыми, вот в чем вопрос. Имя я прочитал на карточке, прикрепленной чуть выше левой груди. Если бы Брунгильда встала рядом с низкорослым Шефом, то он бы не смог прочитать, что написано на карточке — карточка висела, вернее, лежала на груди почти горизонтально.

Итак, я начал:

— Милая Брунгильда, вы просто обязаны нам помочь. Наш друг, отправляясь на Ауру, сказал нам, что остановится на самой лучшей турбазе в Ламонтанье. Не пробыв в Ламонтанье и одного дня, мы догадались, что он имел в виду «Вершину Грез». Теперь мы горим желанием к нему присоединиться. Однако для уверенности мы хотели бы уточнить, действительно ли наш друг находится у вас.

— Разумеется, он живет у нас, — не задумываясь выпалила Брунгильда. — Ведь мы, как вы совершенно верно подметили, лучшая турбаза во всей Ламонтанье.

Инспектор удовлетворенно хмыкнул.

— А вдруг он уехал, — возразил я. — За десять дней его планы могли поменяться.

— Как его имя?

— Друга зовут Бенедикт Эппель. Но он мог быть и не один. Имени его спутницы мы не знаем, она, ха-ха, их часто меняет.

Брунгильда взглянула на экран и сказала, что в списке уведомлений такого нет.

— В каком списке? — удивился я.

— В списке уведомлений. Прибыв на турбазу, каждый гость помечает в анкете, желает ли он, чтобы о его пребывании мы уведомляли третьих лиц.

Понимая, что проигрываю, я снова возразил:

— Я — не третье лицо.

— Нет, несомненно третье, — уперлась Брунгильда.

Виттенгер, вместо того чтобы подыграть, выложил на стойку снимок Бенедикта.

— Вот наш друг. Вероятно, он остановился под другим именем.

— В таком случае, он точно не желает, чтобы его беспокоили, — нахмурилась Брунгильда. — К сожалению, ничем не могу помочь.

— Ну вот, незадача, — сказал я растерянно. — А мы уж было подумали, что нашли… Выходит, надо лететь дальше. Кто у нас на очереди, — обратился я к Виттнегеру, — турбаза «Ламонтанья»?

— Там вам тоже ничего не скажут, — позлорадствовала Брунгильда. — Правила для всех одинаковы. Зря потратите время.

Мы отчалили от стойки портье-Брунгильды, послонялись немного по вестибюлю, а когда Брунгильда отвлеклась, прошмыгнули мимо стойки в лифтовый холл, оттуда — к лестнице. Слово «прошмыгнуть» относится только ко мне. Инспектор прошмыгивать не умеет или считает для себя не солидным. Он опрокинул какую-то никелированную инсталляцию, поддерживавшую чашу с голубыми светящимися шариками, два шарика я поймал, остальные покатились по полу, но бесшумно, поскольку пол был покрыт чем-то вроде прозрачной резины трехсантиметровой толщины. Сквозь резину ясно просматривалось металлическое покрытие. Когда идешь по такому покрытию, создается ощущение, что ноги до пола не достают.

Инспектор взял на себя этажи ниже вестибюля, я — этажи выше.

По коридорам, меж инсталляций с шариками, бродили постояльцы и роботы-уборщики — этакие сапоги-скороходы метровой высоты на трех коротких ножках, обутых в роликовые коньки. Над носком сапога-скорохода прикреплена корзинка, куда робот складывает щетки, моющие средства и грязное белье, если белье необходимо отвезти в прачечную. Две гибкие лапы с клешнями разных размеров могут вытягиваться на метр, но в походном положении втянуты внутрь корпуса.

Дабы отомстить Брунгильде, я вырубил парочку роботов, они так и замерли: один — со шваброй наперевес, другой — с угрожающе поднятым баллончиком освежителя воздуха. Когда я его вырубал, робот как раз нажимал на кнопку распылителя. Приторно-сладкий запах перебродившего клубничного варенья стал заполнять коридор. (Запах перебродившей клубники мне знаком по маминым посылкам с домашним вареньем — но это так, к слову…)

Постояльцы решили, что взбесившийся робот-террорист устроил газовую атаку. Поднялась паника. На шум прибежала горничная и, прикрывая платком нос, смело бросилась на робота. Я не мог позволить, чтобы молоденькая девушка приносила себя в жертву ради каких-то трусливых постояльцев, когда для этого есть я — лучший оперативник Редакции.

Придержав горничную за кружевной фартук, я ринулся вперед и ловким пинком выбил баллончик из механической лапы. Все вздохнули с облечением… и сразу же закашлялись.

Горничная утирала платком слезы.

— Вы чем-то огорчены? — спросил я и протянул бумажную салфетку.

— Глаза щиплет, — объяснила она. — Я тысячу раз просила заменить клубничный запах на хвойный.

Я погладил девушку по спине.

— Что вы там ищите? — спросила она строго.

— Выключатель. Как только вы замрете, как тот робот, я утру вам слезы и поцелую.

— Идите, целуйте роботов, — махнула она в сторону замерших машин. — Или это вы их выключили? — она подозрительно прищурилась.

— Что вы, разве я смог бы?! Да и что за интерес целоваться с роботами. У них губы холодные… бррр, — я изобразил, как неприятно целоваться с роботом.

Она засмеялась. Теперь казалось, она плачет от смеха.

— Я не настолько смешной, чтобы по этому поводу лить слезы, — заявил я. — Но если вы принципиально против поцелуев, то хотя бы скажите, не останавливался ли у вас вот этот симпатичный юноша.

Я показал ей снимок Бенедикта.

— Да, я его помню, — уверенно кивнула она, — имя у него еще такое… старомодное.

В первое мгновение, я не поверил своей удаче.

— Его зовут Бенедикт Эппель. Вы уверены, что это он?

— Да, он самый.

— Он сейчас у вас?

— Сейчас? Нет, я два дня его видела. Но номер он оставил за собой. Кстати, на самом деле он был крайне несимпатичным. О клиентах так нельзя отзываться, но, по-моему, у него не все дома.

— Что он выкинул на этот раз?