Морская дорога

– Потому что это не правда! Это же просто глупо! Ты и сама прекрасно знаешь, что это не так!
– страстно воскликнул он, и она увидела, как в глазах его сверкнули слезы.
– Я люблю тебя!

– Наверное, действительно любишь, Лаф. Но сейчас мы говорим совсем не об этом.

– Именно об этом! Мы говорим именно о любви! О нашей любви! Разве может для меня кто-то сравниться с тобой? Разве ты сама этого не видишь? Неужели ты не можешь поверить, что ты - моя любимая, моя жена, весь мой мир? И никто другой для меня просто не имеет значения?

Они давно уже остановились и стояли лицом друг к другу. Рядом с ними было высокое парадное крыльцо старого каркасного дома, окруженного более высокими и современными домами, построенными уже после землетрясения. Высокие сорняки и кустарник проросли меж деревянными ступенями и окружали весь дом, словно предлагая им укрыться здесь от шумных людных улиц города, подняться на это крыльцо и, войдя в дом, окруженный старым садом, оказаться в безопасности, оказаться У СЕБЯ... Уже почти стемнело; ночь обещала быть холодной и промозглой.

– Я знаю, ты действительно так думаешь, Лаф, - сказала Джейн как-то неуверенно и очень печально.
– Но ложь делает любовь бессмысленной. Она и наше с тобой супружество делает бессмысленным.

– Бессмысленным? Для тебя?
– воскликнул он обвиняющим тоном, яростно сверкнув глазами.

– Ну хорошо, а что оно значит для тебя?

– Ты - мать моего ребенка!

– Ну и что?
– она помолчала, затем со странным смешком согласилась.
– Да, это по крайней мере действительно правда.
– Она посмотрела на него: в ее взгляде была растерянность и мольба об искренности.
– И ты - отец моего ребенка, Лаф! Но что дальше?

– Пошли, - сказал он, снова решительно беря ее под руку.

Она оглянулась - словно ей хотелось еще раз взглянуть на это крыльцо, на заросли, окружавшие старый дом, словно ей хотелось остаться здесь навсегда.

– По-моему, мы и так уже прошли на целый квартал дальше, чем нужно?

Он еще прибавил шагу; она старалась не отставать.

– Уже девятый час, - сказала Джейн.

– Да плевать мне на этот спектакль!

На углу он остановился и сказал, не глядя на нее:

– Твоя вера в меня - основа всей моей жизни. Основа всего. Разрушать эту веру, говорить, что мне... было бы удобнее, если бы тебя не было в городе и вообще - на моем пути, говорить, что...

– Прости, если я была не права.

– Если ты была не права!
– язвительно, с горечью повторил он. Она промолчала, и он заговорил более мягким тоном:

– Я понимаю, что сделал тебе больно, Джейн. Очень больно. И мне нечем оправдать свое поведение. Я никак не извиняю себя! Да, я вел себя глупо, как последний негодяй, но мне очень стыдно! Мне будет стыдно до конца моих дней. Прости меня, пожалуйста.

Ах, если б только ты могла мне поверить! Мы бы оставили весь этот кошмар позади и все начали бы сначала.

Но если ты все время будешь возвращаться к этому, если ты не сможешь поверить в мою любовь, то я ничего не смогу поделать! Ну, кто виноват в том, что я не могу терпеть подобной неопределенности?

– Неужели я?
– спросила она с искренним изумлением.

Он так сильно сжал ее руку, что она, помолчав, сказала:

– Лаф, отпусти.
– Но он ее руку не отпустил, хотя хватку свою несколько ослабил.

Она посмотрела ему в лицо, освещенное бледным светом уличного фонаря.

– Мы действительно любим друг друга, Лаф. Но супружеская любовь даже теперь, когда у нас есть Лили, хороша только тогда, когда существует взаимное доверие. А если его нет?..
– Голос ее, становясь все более пронзительным, вдруг сорвался, и она вскрикнула, точно обрезавшись ножом, высвободила руку и обеими руками закрыла лицо.

Он стоял рядом с Джейн на узком тротуаре, встревоженно и неуверенно на нее глядя. Потом прошептал ее имя и коснулся своей рукой ее руки - осторожно, словно открытой раны.

Она быстро опустила руки, подхватила сползавшую с плеч белую шаль и, стиснув пальцы, скрепила ее на груди.

– Скажи мне, Лаф. Скажи честно: ты действительно считаешь, что имеешь право делать то, что тебе хочется?

Помолчав, он сказал мягко, но очень спокойно:

– Мужчина всегда имеет право делать то, что ему хочется. Это так.

Она посмотрела на него даже с неким восхищением:

– Хотелось бы мне быть такой женщиной, которая способна с этим мириться!

– И мне бы тоже очень этого хотелось!
– воскликнул он шутливо, но в его голосе слышалось страстное желание.
– Ах, Джейни, просто скажи, чего именно хочешь ты?

– Я думаю, что самое лучшее для меня - уехать на север, домой.

– На все лето?

Она не ответила.

– Хорошо, я приеду в сентябре.

Она покачала головой.

– Я приеду в сентябре!
– повторил он.

– Нет. Я вернусь сюда сама - когда захочу! И.., если захочу!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга; оба, казалось, были потрясены неожиданным взрывом ее гнева. Она обхватила себя руками под тонкой шелковой шалью, чтобы согреться. Легкая бахрома трепетала на ветру, несущем клочья тумана.

– Ты моя жена, и я приеду к тебе, - сказал он спокойно и твердо.

– Я не твоя жена, если для тебя жена - просто одна из принадлежащих тебе женщин!

Слова прозвучали фальшиво, точно отрепетированные заранее.

– Пойдем. Пойдем домой, Джейни. У тебя это уже превращается в идею фикс. И ты совершенно себя измучила. Пойдем. Зря мы сегодня собрались в театр. И ты, я надеюсь, не станешь устраивать мне спектакль прямо здесь?
– Его красивое молодое лицо побледнело и выглядело страшно усталым.
– Ты вся дрожишь, - сказал он и с искренней заботой обнял ее за плечи, стараясь покрепче прижать к себе, укрыть от ветра. А потом они двинулись в обратный путь по тем же улицам, по которым пришли сюда, и брели медленно, словно сросшиеся сиамские близнецы.