Морские будни… и блудни

Вторая достопримечательность, Мария Михайловна, в простонародии “Мармех”, отвечала на факультете за вещевое снабжение курсантов, сюда входило одевание и обувание будущих подводников, смена постельного белья и обеспечение их банно-мыльными принадлежностями. Курсантское радио утверждало, что “Мармех” начала работать в училище еще до его образования. Обладая феноменальной памятью, она помнила размеры одежды и обуви всех курсантов, обучающихся на факультете. Еще одной уникальной ее особенностью была способность определять, находится курсант в честно заслуженном увольнении или он самовольно оставил училище и находится в самовольной отлучке. Встретив на улице курсанта, а жила она рядом с училищем, как раз на тропе самовольщиков, Мария Михайловна на следующий день просила курсанта помочь ей навести порядок в баталерке, а иначе грозила донести о самовольщике начальству. Курсанту приходилось оказывать женщине помощь. Правда притягивала его в баталерку, конечно, не угроза Мармех, на донос она никогда бы не пошла. Да и в училище уже давно сложилась традиция “не пойман – не самовольщик”, а что кто-то кого-то где-то видел не важно. Не привели за руку самовольщика к дежурному по училищу, значит, самоволки не было. К тому же, всегда найдется товарищ, который, честно глядя в глаза начальству, подтвердит, что подозреваемый в самовольной отлучке все время находился в училище и изучал основы марксизма-ленинизма. Ни у кого из начальников не хватило бы духу не поверить в важность данной дисциплины и в то, что для курсантов она имеет “первостепенное” значение. Привлекала курсантов в баталерку к Марии Михайловне ее молодая помощница – Анечка. Здесь можно было пофлиртовать с ней, невзначай коснуться ее молодого тела плечом, а если повезет, то и чем-нибудь другим.

Очень нравилось ребятам как еще совсем не испорченная девушка краснеет от шуток старшей баталерши.

– Я тебе сколько раз буду повторять – не тряси ты простыни на Аньку, она же забеременеет, – ворчала Мария Михайловна на курсанта, принесшего на смену постельное белье взвода, – На меня можешь трясти, у меня уже давно иммунитет от ваших сперматозоидов образовался.

Аннушка, вспыхнув ярко красным цветом, с криком:

– Ну, Мария Михайловна! – выскакивала из баталерки под дикий хохот будущего военмора.

Еще Мария Михайловна, прожив с родителями в городе во время блокады, очень боялась войны, и каждый громкий звук вводил ее в волнительное состояние.

Ленинград, как известно, морской город, одних только высших военно-морских училищ в городе было пять, училище вспомогательного флота, да еще гражданские мореходки. В Кронштадте целая дивизия учебных кораблей базировалась. На судостроительных и судоремонтных заводах строились и ремонтировались подводные лодки, надводные корабли, вспомогательные и гражданские суда. Люди в морской форме в городе встречались на каждом шагу, причем форму морскую любили и сами моряки и жители города, с восхищением смотревшие на бравых военморов, которые в трудную “минуту” всегда приходили на помощь гражданскому населению. А трудных “минут” у города было достаточно, то наводнение затапливает складские помещения и надо городское имущество спасать, то эшелоны с продовольствием прибудут и необходимо их разгружать, то еще что-нибудь. Да и порядок с моряками был обеспечен.

Поколения флотских офицеров менялись. Старшие уходили на пенсию, а затем и в мир иной, на смену им приезжали с дальних гарнизонов новые военно-морские специалисты. Курсантов привлекали к обеспечению похорон. Дело было не очень приятное, но нужное и относились к нему курсанты с должным уважением. Обеспечение похорон сводилось к построению взвода во главе с офицером и знаменоносцем у могилы. По команде офицера склонялось Знамя, а взвод, под траурную музыку, совершал троекратный залп из автоматов холостыми патронами. Затем офицер проверял оружие и курсанты возвращались в училище. Настроение, конечно, после таких мероприятий было не праздничным, поэтому возвращались всегда молча, без обычных шуток и подколов.

Как-то, вернувшись с похорон, ребята молча поднялись в казарму и приготовились к чистке автоматов. Курсант 2 курса Гриша Яблоков, участвовавший в траурной церемонии, тоже снял со спины автомат, машинально передернул затвор и нажал на курок. Раздался выстрел. То ли Гриша во время траурной стрельбы забыл снять автомат с предохранителя, то ли просто нажать на курок забыл, не ясно, но, так или иначе, холостой патрон остался в автомате. Не понятно почему, командовавший траурной церемонией офицер, не произвел тщательного осмотра оружия после стрельбы. Видимо торопился закончить это скорбное мероприятие.

От неожиданности все, в том числе и виновник стрельбы, оцепенели. Тем более, что выстрел в помещении всегда громче, чем на открытом воздухе. Мария Михайловна, у которой не изгладились еще с детства воспоминания о страшной войне, с криком “Анька, ложись!”, рухнула на пол баталерки и ползком забралась под стеллаж с обмундированием в надежде, что он спасет ей жизнь. Анна, по команде начальницы, рухнула на пол посредине баталерки и закрыла, на всякий случай, голову руками. Проходивший мимо, старшина факультета мичман Бухмацкий, услышав выстрел, бегом понесся на факультет.

Вбежав в казарму, он первым делом обратил внимание на баталерку, дверь, которой была открыта.

Весь факультет хорошо знал, что баталерка для Марии Михайловны являлась “святым местом”, дверь в нее она никогда открытой не держала. Даже, уходя на пять минут, и оставляя в помещении Аню, строгая баталерная начальница дверь закрывала на замок. Заглянув в дверь, мичман увидел ужасную картину – посредине комнаты ничком лежала Анна. Решив, что произошла ужасная трагедия, старшина бросился к ней, перевернул девушку на спину и начал расстегивать блузку, чтобы оказать первую помощь. Анюта, не открывая глаз, пыталась сопротивляться. Мичману показалось, что у девушки начались конвульсии и он, оседлав ее, начал делать искусственное дыхание “рот в рот”. В это время, не слыша больше выстрелов, Мария Михайловна выползла из под стеллажа. Увидев, что на ее помощнице сидит мичман, она воскликнула:

– Ты что же старый охальник делаешь? Совсем стыд потерял, кобылина проклятая, на глазах уже девку сильничает!.

Мичман совсем опешил от не весть откуда внезапно появившейся баталерной начальницы, но с девушки слезать не торопился.

– А ты что разлеглась, стерва окаянная, – продолжала вопить Мармех.

Анна, переведя дух от помощи старшины факультета, захныкала:

– Вы же сами приказали – ложиться, Мария Михайловна!

– Я тебе на живот приказала ложиться, а ты как легла? Еще скажи, что я тебе и подмахивать ему приказала. Ну, как я могу оставить баталерку на тебя, когда в отпуск уеду? Ты же мне все имущество протрахаешь! – сделала вывод начальница.

Высвободившись из-под мичмана Анюта, с плачем помчалась в туалет, а Мария Михайловна еще долго поучала незадачливого старшину факультета, не давая ему и рта открыть в свое оправдание.

Григорию, за неуставную стрельбу, объявили “месяц без берега”, офицера, не проверившего оружие, посадили на трое суток на гауптвахту. Но в училище еще долго вспоминали казарменную стрельбу.

Третьей достопримечательностью минно-торпедного факультета был Аркадий Алексеевич Николаевский – командир роты, в которой учился Толя. Вечно сумрачный, в надвинутой по самые уши фуражке Аркадий Алексеевич старался всегда произвести впечатление строгого военноначальника, но на самом деле офицер был добрейшей души человек. Подчиненные в момент разгадали это свойство характера своего командира и бессовестно этим пользовались. Раз в месяц курсантов, у которых родители или другие близкие родственники проживали в Ленинграде, отпускали в увольнение с ночевкой с субботы до воскресенья. Можно было убыть из училища в субботу и вернуться к 24.00 воскресенья. За соблюдением очередности, чтобы, не дай бог, курсант дважды в месяц не ночевал дома, следил старшина роты – курсант 5 курса мичман Пруткаускас. Уроженец прибалтийской республики, мичман пунктуально выполнял свои обязанности. Когда в пятницу старшины классов приносили списки увольняемых, Пруткаускас безошибочно вычеркивал курсантов, которые уже использовали свое право на ночное увольнение. Делал он это с таким наслаждением, что казалось, будто от количества убывших в город курсантов напрямую зависит состояние его души. Командир роты наоборот, считал, что чем чаще курсанты будут ходить в увольнение, тем выше будет учебная успеваемость.

– Курсант должен ходить в увольнение, – не уставал повторять капитан 3 ранга, – Познакомится курсант в увольнении с девчонкой и у него будет стимул лучше учиться.

Дело в том, что курсантов, имеющих учебную задолженность, в увольнение в субботу не пускали. Так что, Аркадий Алексеевич в отношении отдыха курсантов в увольнении был на их стороне, правда иногда и на него находило “затмение” и командир роты по два часа проверял внешний вид увольняющихся. Повальное нарушение формы одежды происходило зимой, когда была объявлена форма пять в которую входили шинель и зимняя шапка. В общем-то, если курсантская шинель и шапка выглядели довольно-таки прилично, то вот один элемент вызывал у курсантов отвращение. Элементом этим были кальсоны, которые зимой курсанты были обязаны одевать под брюки, дабы не отморозить самое курсантское дорогое. Наиболее сообразительные курсанты для того, чтобы ввести проверяющего в заблуждение обматывали ноги носовыми платками, надевали обрезанные от кальсон нижние части. Если старшину роты этим можно было провести, то, капитан 2 ранга четко определял подделку, заставляя курсанта задрать повыше брючину. Заметив нарушение, командир роты, усмехнувшись и грозя пальцем, заключал:

– Меня не проведешь. Я вашего брата насквозь вижу.

Из строя тут же следовал коллективный ответ:

– Товарищ командир, ну зачем эти кальсоны. На улице тепло, мы не замерзнем. В кальсонах в приличном доме не раздеться.

Командир удивленно вопрошал:

– А вы что же, брюки снимать в приличных домах собрались?

– А что еще делать в приличных домах, – не унимались курсанты.

Далее обычно следовала небольшая, минут на тридцать, лекция о взаимоотношениях мужчин и женщин, плавно переходящая в информацию о международной обстановке и вытекающее из этого требование хорошо учиться и тепло одеваться. Сценарий этот повторялся практически каждое увольнение.