Моряк, которого разлюбило море

— Пишите нам письма. С красивыми марками, — Нобору прекрасно справлялся со своей ролью.

— Ага. Буду отправлять из портов. И вы пишите. Письма — главная отрада моряка.

Он извинился — пора готовиться к отходу. Все по очереди пожали друг другу руки. Рюдзи поднялся по серебристому трапу, оглянулся с верхней ступени и помахал фуражкой.

Солнце медленно катилось в сторону складских крыш, небо на западе полыхнуло, ярко высветив белый капитанский мостик. Крылья перелетающих с места на место чаек были темными, Нобору видел только их подсвеченные солнцем яркие как желток перепончатые лапы.

Часть автомобилей покинули причал, открыв путь послеполуденному солнцу. Вокруг стояла полная тишина. Кое-где виднелись крошечные фигурки матросов — один протирал высоченные перила, другой, с повязкой на глазу и с банкой в руках, красил раму иллюминатора. В какой-то момент на вершину мачты взмыл флаг, поднялись по диагонали синие, белые, красные сигнальные флажки.

Фусако и Нобору медленно направились по причалу в сторону кормы.

На складе уже опустился голубовато-зеленый ставень, длинную унылую стену пересекала крупная надпись «Не курить» и небрежно начертанные черно-белые названия портов — Сингапур, Гонконг, Лагос. Покрышки, мусорные баки и выстроенные в ряд грузовики отбрасывали длинные тени.

Вверху на корме пока никого не было. Слышно было, как с печальным всхлипом откачивается вода. На борту крупно выделялась надпись «Берегись работающих винтов». На реющем на ветру муслиновом японском флаге лежала тень от кат-балки.

Почти в четверть седьмого резко прозвучал первый гудок. В этот момент Нобору понял, что позавчерашнее ночное видение правдиво и он сейчас стоит там, где конец мечты сходится с началом. В тот же миг рядом с японским флагом показался силуэт Рюдзи.

— Попробуй его позвать, — сказала Фусако.

Нобору крикнул, как только смолк гудок, и тут же возненавидел свой писклявый голос. Глянув вниз, Рюдзи легонько махнул рукой. Расстояние не позволяло разглядеть выражение его лица. Как и тогда, в лунном свете, он обернулся в сторону пароходного гудка, в сторону своего долга, и больше он сюда не посмотрит.

Фусако невольно глянула на нос судна. Трап был поднят, полностью отрезав берег и судно друг от друга. Зелено-кремовый борт казался лезвием гигантского топора, обрушившегося с небес и отрезавшего корабль от суши.

Труба изрыгнула дым. Чистый в своей черноте, он с упорством пачкал бледно-синее небо. Палубу облетел голос из мегафона:

— Приготовиться поднять якорь.

— Подтянуть якорь.

Еще один тихий пароходный гудок.

— Поднять якорь.

— Есть.

— Пошел! Отдать носовой конец! Отдать кормовой конец!

Фусако и Нобору наблюдали, как «Лоян», подталкиваемый с кормы буксирами, медленно отделяется от причала. Блестящая полоска воды между пристанью и судном раскрывалась словно веер, и, пока они провожали взглядом блеск золотых галунов белой рубашки Рюдзи на капитанском мостике, «Лоян» на глазах изменил направление, встав к причалу почти под прямым углом.

По мере того как ежесекундно менялся градус угла, судно трансформировалось в сложные, причудливые образы. Казавшееся таким длинным у причала, по мере удаления подталкиваемой буксирами кормы оно складывалось, словно створчатая ширма, при этом всевозможные палубные надстройки двоились и наслаивались друг на друга, а солнечные лучи, тщательно прорезавшие каждый контур, придавали ему оживленную многослойность средневекового замка.

Однако уже через миг буксиры, чтобы развернуть судно носом к морю, описали крюк и стали толкать корму в сторону берега. Причудливо сложившееся судно снова развернулось, фрагмент за фрагментом, начиная с носа, принимая привычный вид, а исчезнувшая из виду фигура Рюдзи, крошечная, размером со спичку, вместе с японским флагом показалась на корме, вновь развернутой к берегу и сияющему закату.

— На буксире, прими конец! — Морской ветер отчетливо доносил усиленный мегафоном голос.

Буксиры отделились от «Лояна».

Судно остановилось и трижды погудело. На некоторое время в воздухе застыла тревожная тишина и неподвижность, словно и Рюдзи на судне, и Фусако с Нобору на пристани оказались в пространстве, лишенном времени.

Наконец «Лоян», раскачав всю акваторию порта и проникнув тревожными гудками куда только можно: в кухни, где готовились ужины, в спальни крошечных гостиниц со вчерашними простынями, в пустующие школы, теннисные корты, на кладбища, — разразился гигантским прощальным ревом, безжалостно разбивающим сердца даже тех, кто не был к нему причастен. В облаке белого пара судно направилось прямо в открытое море. Фигура Рюдзи потерялась из виду.

Часть 2 Зима

Глава 1

В девять утра тридцатого декабря Фусако в одиночестве встречала Рюдзи у пограничного поста центрального причала Син-Минато.

Пейзаж Син-Минато отличался какой-то особенной невыразительной чистотой. Слишком узкие улицы, облетевшие платановые аллеи, редкие прохожие, старомодные складские здания из красного кирпича с офисами в псевдоренессансном стиле. Между ними, сплевывая черный дым, движется по рельсам допотопный локомотив. Крошечный, словно ненастоящий, шлагбаум дополнял ощущение «игрушечности». Причина нереальности этого квартала, несомненно, таилась в том, что весь он был подчинен навигации, каждый его кирпичик безраздельно принадлежал морю. Море упростило его, сделало абстрактным, а он, в свою очередь, утратив земную реальность, стал сродни морскому простору.

Шел дождь. Старые складские кирпичи от воды становились еще краснее. Мокрые мачты пронзали крыши.

Не желая бросаться в глаза, Фусако ждала в машине. Сквозь стекло со струями дождя было видно, как из убогого деревянного здания таможни один за другим выходят моряки.

Рюдзи, подняв воротник темно-синего бушлата и низко надвинув форменную фуражку, подхватил старый громоздкий чемодан и, нагнувшись вперед, шагнул в дождь. Фусако мигом отправила к нему старого шофера.

Рюдзи нырнул в машину, пытаясь кое-как затолкать свой вымокший на дожде багаж.

— Приехала. Все-таки приехала, — задохнулся он, коршуном вцепившись в плечо ее норкового манто.

Его щека, еще более смуглая, чем раньше, мокрая то ли от дождя, то ли от слез, судорожно скривилась. У Фусако, напротив, кровь отлила от волнения, лицо ее побелело, как будто в сумрачном салоне автомобиля опустили окно. Они плакали, целуясь. Рюдзи скользнул рукой под ее пальто, словно проверяя, теплится ли жизнь в ее теле, торопливо ощупывал повсюду, обнимал обеими руками мягкий и гибкий стан, воскрешал в памяти целостный образ Фусако.

Он знал, что до ее дома минут шесть или семь езды. Только на мосту Ямасита-баси они наконец смогли завести более или менее внятный разговор:

— Спасибо за гору писем. Я их по сто раз перечитывал.

— И я… Новый год встретишь у нас?

— Ага… А что Нобору?

— Хотел ехать встречать, но простыл. Да нет, простуда несерьезная, температура тоже не…

Без всякого усилия они вели незатейливую беседу сухопутных жителей. В разлуке такие разговоры представлялись им затруднительными или, хуже того, невозможными — казалось, не удастся протянуть к ним ниточку от того лета. Прошлое ушло, описав безупречный круг. Они боялись, что во второй раз их вышвырнут из этого сияющего круга, даже не позволив войти. Разве жить — это так же просто, как спустя полгода надеть пиджак, что оставил висеть на гвозде?