Московляне

— Так ведь Прокопий меня…

— До твоих с Прокопием счетов дружине дела нет. Небось, знаешь, где сейчас Прокопий? Знаешь? Так как бы и тебе там не быть.

— Что говоришь!

— Говорю, что есть. Не хочешь — не слушай.

Петр прошелся по клети, поигрывая висевшим у него на поясе длинным кинжалом.

— Мой сват, великий боярин, так мне сказал, — продолжал он, вынув кинжал из ножен и осторожно пытая пальцем с одной и с другой стороны его прямой, обоюдоострый клинок. — Великий боярин так сказал: "Дружина посадит на Москве другого посадника".

— Так и сказал?

— Так и сказал. "А пока нового не посадим, старый, — говорит, — весь в твоей воле". В моей воле! — Петр, убрав кинжал в ножны, ткнул себя пальцем в грудь. — "Ты, — говорит, — его покамест поискуси". Видишь: я все тебе говорю, чего бы и не должен открывать.

Петр опять почувствовал — рядом с неунимавшимся нытьем в сердце — тайное довольство: он сам был удивлен, как его в другое время косный, неувертливый ум вдруг стал извертываться по-новому: верно, с отчаянья! В его устах правда, будто сама собой, ловко оплеталась ложью.

— "Поискуси, — говорит. — А там дружина, твой отчет услышав…" мой отчет, — Петр опять ткнул себя пальцем, — "…там дружина и решит, что делать со старым посадником. Будет твоя, боярская, воля, может, — говорит, — еще и на Москве его, старого посадника, оставим, ежели сумеет тебе, боярину, угодить и нам, дружине, спрямить. Случай у него, у посадника, для того есть".

— Какой случай?

— "А ежели другажды нам, дружине, скривит, — продолжал Петр, угрожающе приподнимая голос и будто не слыша вопроса, — тогда, — говорит, — хоть сам секи посаднику голову. Тогда, — говорит (Петр еще поднял голос), — дружина тебе, боярину, его, посадникову, голову дарит".

— Какой случай спрямить? — прошептал посадник.

— Будто сам не знаешь какой? — сказал Петр, глядя на посадника прищурившись, с укором. — Добро бы с моих слов знал о том мой сват, великий боярин, а то ведь от людей услыхал, еще в Москву не въехавши, еще за Кунцевом! Вот куда молва-то о тебе доползла!

— Какая молва?

— Такая молва, что-де кудринские сироты боярскую челядь ульстили, что своими-де прелестными речами всей округе головы кружат, что, того гляди, город спалят с посадником вместе. Москву спалят! — повторил Петр, снова сильно подняв голос. — Чуешь ли, посадник, чем в окно-то несет? Кто за Москву ответит? Не ты ли, посадник, ответишь? А посадник, толкуют люди, взаместо того чтоб дать пример, у себя по двору знай себе похаживает да с женой своей вместе, с посадницей, голубей гоняет! Вот какая молва. Вот что мне мой сват, великий боярин, с чужих, не с моих слов сказал.

— Так я ж…

— Что ты ж?

— Так я ж к тебе с тем и шел, чтоб о твоих пожарах потолковать.

— Потолковать! О моих пожарах! Разумеешь, чай, сам, чьи пожары, кто в них повинен. Или, скажешь, не ты, а я в них повинен?

— Не в том дело, кто повинен, — пролепетал посадник, — а в том дело, как быть!

— Ты ль меня спрашиваешь, как быть? Так кто ж ты таков? — закричал Петр, с мучительным наслаждением давая наконец полную волю всему, что вздувало ему сердце. — Кто ж ты таков, леший тебя перешиби! Посадник ты московский или ты мокрица давленая? Кому ж и знать, как не посаднику, как город устеречь? Где твой городовой снаряд? Где твой городовой полк? Кто у тебя на посаде сотский?

На Москве — по малости посада — еще не было тысяцкого, а был только сотский, под рукой у посадника.

— Сотский? Кто у меня на посаде сотский? Дубовый Нос у меня сотский, Бяхтеяр.

— Дубовый Нос, Бахтеяр! — с издевкой в голосе повторил Петр. — Бахтеяр да ты, ты да Бахтеяр — хороша двойка!

Бахтеяр, больше известный под кличкой Дубовый Нос, был первый на посаде богач, Нажившийся на пивоварстве. Он продолжал промышлять пивом и теперь, а заодно давал деньги в рост и резал своих должников огромными, лихвенными поборами. Зажирел он до такой степени, что его короткие, оплывшие ноги, все изъеденные язвами, еле передвигались.

— Хороша двойка! — повторил Петр. — Где ж у вас с Бахтеяром городовой снаряд?

— Чай, у Бахтеяра в погребу.

— В пиве отмокает?

— Пошто в пиве?

— А то в чем же? Велик ли у тебя полк? Сколько посадских можешь скликать? Сколько слобожан?

— Сколько слобожан? Да числа-то [54] давненько не бывало. Нужды-то, сам знаешь, не было.

— Пришла нужда! — перекрикнул Петр. — Тресни сотского шкворнем по пузу. Пусть достает снаряд. Пусть наряжает биричей. Пусть скликает всех — численных и нечисленных. Всех как есть. Сказывай поход.

54

Ч и с л о — перепись населения.

— Поход? Куда поход?

— Куда? В Кудрино, вот куда.

— Как же распоряжу, когда снаряд-то…

— Как хочешь, так и распоряжай. А не то голову прочь! И тебе и Дубовому Носу! — Петр провел рукой по потному лбу. — Снаряд! — передразнил он. — Чай, снаряд поизржавел да поистлел у тебя хуже твоих ходилок! Свой снаряд даю. Свою челядь даю, всю, какая на дворе будет. Под твой ответ… Что зубом запрядал? Чтоб сегодня ж до заката весь твой городовой полк был в Кудрине! Слышал? Не своим именем сказываю — дружина тебе велит. Слышал?

— Кто ж поведет полк? Мне-то где ж по моей убогости…

— Тебе-то! Тоже, посадник!

Петр побледнел и сморщился так, будто кто защемил ему сердце клещами.

— Сам поведу полк! — выкрикнул он изменившимся голосом, держась за грудь. — Ступай.

Когда, поотдышавшись, он вызвал оружничего, тот на его вопрос ответил, что боярский снаряд исправен и весь цел, а мужеской челяди на дворе восемь душ, сам оружничий — девятый.

— Восемь? Как — восемь? Где ж другие?

— Двадцать душ со старостой ушли с рассвета на Сходню тамошний клин орать, да боронить, да огородом огораживать, как тобой, осподарем, велено.

— Велено! Двадцать душ! А остальные где ж?

— В Кудрине, чать, душ сорок осталось.

— Сорок! А еще-то остальные?

— Да еще-то никого и нет.

— Как — нет? Где же?

— Не ведаю. Поразошлись.

— Маштак на дворе?

— Нет.

— А он где?

— Не ведаю.

— Как не ведаешь? О Маштаке не ведаешь?

— О Маштаке. Он с утра как от тебя, от осподаря, ушел, так с той поры на дворе и не бывал.

— С утра?

V

Вскоре после полудня и началось то самое, чего при всем старании не перескажешь подряд, не скуешь в одну цепку, потому что происходило это во многих местах зараз, а иногда хоть и не зараз, но так, что не поймешь, где началось раньше, где позже и откуда куда перекидывалось.

В посаде вплоть до обеденной поры все было тихо.

Старуха Воитиха, вдова, вязея, чулочница, что жила наискосых от московского сотского Бахтеяра, видела со своей завалинки, как в обед прибежал к Бахтеяру из города посадничий слуга. В этом не было ничего удивительного: у посадника с сотским, все это знали, было много общих дел.