Московские этюды

Русская баба, по мужу Плотникова давно одна.

– Зажилась на свете зачем-то, - усмехается она щербатым иссохшимся ртом.

Она все еще называется колхозница. В молодые годы ее называли знатная доярка, знатная полеводка. Последние десять лет русская баба Плотникова моет полы в правлении колхоза.

– Я, сынок, теперича знатный технический труженик, во как!
– говорила русская баба заезжему пьяненькому корреспонденту, который обещал прописать про ее "обыкновенную" жизнь аж в самой областной газете.

Умерла русская баба на восьмом десятке, так и не дождавшись святого батюшки из района.

Моложавый интеллигентный батюшка выступал на митингах.

Батюшку двигали в народные избранники.

Мир праху твоему, русская баба. Пухом русская земля тебе...

СКАЗКА ПРО РУССКУЮ ОБЫКНОВЕННУЮ СЕМЬЮ

Жила-была русская семья.

Жила она в предалеком времени в одном славном тридесятом государстве. Царство называлось СНГ.

Впрочем, как эти три буквы образовали, целое тридесятое государство никто толком не знал. Летописи сообщают о сем факте невразумительно и с некоторою недоуменною усмешкою. Но все равно все подданные, живущие в этом государстве, по древней привычке называли его тридесятым.

Семья жила из трех человек: мама, папа и Остапчик. Звучным именем мальчишку нарекли, - папаша утверждал: в честь его любимого книжного героя, который в кино был грузин и исключительно сыграл Остапа Бендера, ближайшего родственника турецкого султана. Если папа с апломбом говорил эту версию при интеллигентных маминых гостях, то мама первая мило смеялась, а сама со всей супружеской строгостью во взгляде сверлила чудившего папашку.

В общем, русская семья жила дружно. Как тогда говорили интеллигентно. По утрам дружно поглощали манную кашу. По праздникам - с изюмом. Случалось, едали и гречневую. И даже с маслом. Иногда. Со сливочным, коровьим. Чаще было опасно. Потому что со сливочным даже приевшаяся манная потреблялась чертовски споро, с примерным солдатским аппетитом.

Грязную посуду мыл папашка. Как самый сильный. Кашу варила мама. Как самая слабосильная по природной конституции и по конституции тридесятого государства. И потом, мама умела мешать ложкой как следует. Зато Остапчик сосредоточенно выковыривал из всех тарелок черные изюминки. В изюминках жили витамины. Витамины Остапчику полагались по возрасту. И в придачу Остапчик учился у Нины Семеновны, которая называлась учительницей 2 "Б".

У Фаины Семеновны жил классный журнал с фамилией Остапчика. И Фаина Семеновна, как настоящий выбранный президент могла зловеще воспитательно усмехнуться, когда Остапчик чего-то мямлил у черной и страшной доски, чтоб законной своей волей вдруг нарисовать напротив фамилии Остапчика пузатую оценку.

Пузатая оценка называлась ужасно: двойка! И все равно, Фаина Семеновна педагогическим (с высшим образованием) голосом укоряла пунцового застрявшего Остапчика:

– Тебе, милый мой, в специнтернате... А я тут с тобой! Им за это деньги платят...

А ученик 2 "Б" класса обыкновенной столичной школы Остапчик вдруг со всей зрительной отчетливостью вспоминал, как сегодня утром, праздничным утром, - у мамы день рождения!
– он тщательно выедал все вкусненькие изюминки, даже у мамы... чтоб стать очень умным, чтоб принести маме подарок... и совсем не пузатую ужасную двойку, а наоборот - четыре, а может и на целую пятерку ответить, как Венька, сосед.

Остапчик переживал по честному. Со слезою и с этими, которые хлюпают, которые в носу... Потому что Фаина Семеновна наконец-то разрешила:

– Сопли-то, сопли-то распусти-ил! Мужчина, прости господи... Иди уж, иди. Наплодят недодел...

И Остапчик понуристой стариковской походкой возвращался на свое место с торжествующим Венькой. Остапчик плелся и соглашался со своей первой в жизни учительницей: да, он не доделал домашнее задание, потому что, потому что... Эх, скорее, скорее, вырасти, чтоб взрослым!

Вот такая не слишком задорная школьная жизнь случилась у Остапчика.

Жизнь у папы Остапчика была самая настоящая взрослая. Он работал на взрослой работе. За работу полагалось получать деньги. Они назывались: аванс и получка. Если аванс и получку сложить вместе, то в ответе получалась зарплата.

– На папину зарплату можно прожить две недели, а потом совершенно спокойно можно класть зубы на полку, - это так мама шутила.

Мама у них веселая, неунывающая, а папин друг Жора считает: папе просто повезло, потому что отхватить, то есть, пардон, увлечь такую женщину, с такими сказочными внешними данными, которые ни пером описать... с его-то итээровской стипендией!

Трудится мама в поликлинике. Мама еще давно выучилась на средний медицинский персонал. Ее работа называется совсем по-домашнему: медицинская сестра. И еще маме разрешили мыть полы на работе. Она санитарка на полставки. Остапчику больше нравится второе название маминой работы, потому что оно такое солидное и чуточку страшное.

У них в классе есть санитар Верка.

Однажды утром ответственная за санработу рыжая дылда Верка прямо у дверей класса начала заедаться на Остапчика, толкала его в грудь прямо в солдатский значок и сварливо спрашивала:

– Ты что такой дурак с такими ногтями? Я ответственная за санитарное состояние всего класса! А ты специально, да, специально? У-у, какой грязнуля-пачкуля!
– это глазастая Верка обнаружила у Остапчика под ногтями красивую черную кайму.

Остапчик, как взаправдашний ванька-встанька шатался от дурных толчков ответственной Верки. Переступал и удерживался, чувствуя себя боксером на ринге и совсем не ванькой-встанькой.

Остапчик молчком спрятал свои ногти в твердый кулачок.

Остапчику ужас как хотелось стукнуть своим твердым побелелым оружием по рослой физкультурной Верке... Уж он-то стукнет! Сразу не устоишь! Но будет сразу скандал. Будет педсовет Фаины Семеновны. Будет запись в дневнике через всю страницу, чтоб мама и папа явились завтра же, чтоб знали, какого они вырастили истеричного ребенка, место которому в специнтернате...

И потому-то насупленный Остапчик сказал веско:

– Сама дура. Отстань, Верка. А будешь пихаться... будешь... Вот! У меня складешок, поняла?

И Остапчик небрежно продемонстрировал свое настоящее холодное оружие, перочинный складень, папин подарок Остапчику на Новый год.

Оружие имело незначительный размер, как раз по ладошке Остапчика. Зато в складешке притаились: и шильце, и штопор, и два зеркальных лезвия. Одно настоящее, как у ножика, другое - странно кривое вовнутрь. Хоть и неказистое по величине, но оружие все равно впечатляло.

Папин подарок подействовал странным усмиряющим образом на вредную и неустрашимую деятельницу школьного санпросвета.

Верка отступила на мирный шаг, сжала свой ехидный тонкий рот в принципиальную гармошку и промолвила лишь одно загадочное слово: "Ага".

И Остапчик без дальнейших унизительных помех был пропущен в класс. Хладнокровие вместе со складешком на этот раз сослужили Остапчику добрую службу. Уже сидя на своем месте и отпихиваясь от приставалы Веньки, который канючил: чего это Остапчик показывал Верке? Пусть ему-у покажет... И что ему жалко, что ли?