Московские праздные дни

Темная тема

По идее, на дворе самые холодные времена (погода в последнее время этого не подтверждает). Заметка об открытии Антарктиды на ту же тему.

Все зависит от настроения. К примеру, я родился в этот сезон, 21 января — что это значит? Гороскопею я не признаю — не то, что заложено в основании ее, а то, как это подается: в глянцевом журнале на последней странице — что сегодня делать Водолею, что Раку, что Льву — чушь и чушь.

Но здесь особый случай: 21 января в СССР был своего рода праздником — мрачным, похоронного оттенка. В этот день в 1924 году умер Ленин (см. Дно, «Календарь наизнанку»). С самого утра народ угощали фунеральными мелодиями, по телевизору никто не улыбался, а со стены из траурной рамки в календаре смотрел, точно космонавт без скафандра, Владимир Ильич. Вечно живой, но мертвый. В этом была какая-то темная загадка. День рождения из года в год мне всем миром пытались испортить. Я не очень-то поддавался, но совсем не замечать этого мрачного молчания не мог. Наверное, с тех пор у меня повышенное внимание к праздникам.

*

Есть напряжение в самом рисунке этого сезона. Массы света и темноты подвинулись; их противостояние закрывают будни, но напряжение все равно ощущается. Москва катится по ледяным ухабам, как будто недовольная.

Наяву, в пространстве, — широкая зима: если она с морозом и снегом (теперь такое случается все реже), столица прекрасна.

Календарь (пространство времени) показывает свое.

22 января церковь вспоминает митрополита Филиппа, того, что спорил с Грозным и погиб. Еще одна неразлучимая январская пара: Грозный, который в январе 1547 года венчался на царство, и детский друг его, затем соратник, затем беглец, затем глава церкви, Иоанном убиенный, — Филипп.

1 февраля 1730 года в Москве скончался от оспы Петр II.

На рубеже января и февраля (28 января по старому стилю, 10 февраля по новому) 1725 года умер и сам Петр Великий.

Два первых Петра не перешли широкую московскую зиму. Разумеется, тут следует говорить о сумме совпадений, тем более выборочной (по настроению) подборке, но при всем этом есть определенная закономерность в том, как удерживаются на поверхности календаря эти сообщения, несомненно, родственные.

Две зимы — две столицы (которая из них единственная? что есть русская точка?) обозначают свои противоречия все более отчетливо.

Дуэль

…В эти дни 1825-го года Пушкин вел себя так, словно знал, что спустя двенадцать лет его в эти же дни ждут дуэль и смерть. Я не предполагаю, не могу предполагать, что он сумел тогда провидеть 37-й год (хотя много слышал и читал о чем-то подобном); это вышло бы слишком прямолинейно и потому уже ошибочно. Но тот маршрут, тот целостный сюжет, который начал намечаться у него на Рождество 25-го года, сам по себе был показателен, случайно-неслучаен — он подводил к неким отметинам в календаре, как будто заранее приготовленным.

Рождество открыло Пушкину новый звук, точечный (звезда, колокольчик); сюжет обозначился. Следующий шаг был через январь. Пущин уехал, оставил его в тишине (новой, обретшей эхо; прежняя тишина была глухой и неподъемной). Еще оставил книги: новый том Карамзина, комедию Грибоедова, переписанную от руки. Свои были — Библия, Коран, на двух языках Шекспир. Книги-камни, книги-великаны.

Все вовремя: такие же великаны встают в календаре; на дворе срединная, «двухэтажная» зима. Еще Пушкин не различает календаря, но уже вовлечен в круг истории — Карамзина был IX том, о Грозном. Пушкин еще считает себя атеистом, но уже осторожно наметил путь возвращения к вере: через Коран к Библии.

Шекспир особенно его занимает. Пушкин читает его в переводе и одновременно, тайно, в подлиннике, не зная транскрипции и выговаривая все эти th, ch, sh как тх, цх, сх. (Ошибка будет выяснена много позже, во время путешествия в Арзрум, на кавказском привале, когда знакомый офицер услышит его декламации из Схакеспеаре — Shakespeare.) Но это уже не так важно, как важен диалог и пространство, им подразумеваемое.

Драматургия классиков в своем замкнуто-разверстом мире дает уроки умножения пространства. Трещины диалога, разномыслие героев: воздух за поверхностью страницы так и рябит.

Понемногу заканчивается один Пушкин и начинается другой.

Это об Иоанне Крестителе: последний пророк ветхозаветный и первый мученик нового времени. Разрыв «по вертикали», через времена.

Пушкин помнил об Иоанне, вспоминал его на Крещение.

На Иоанна Крестителя, 20 января 1815 года, состоялось знаменитое чтение Пушкиным своего «Воспоминания о Царском Селе». Экзамен перед стариком Державиным. Странные стихи. Странная сцена: сообщение через несколько возрастов, «по вертикали», через времена — притом перевернутое: юноша старику рассказывает воспоминания. Его ведет интуиция, проникающая время. Еще стоит посчитать дни: если он читал воспоминания Державину на следующий день после Крещения, то легко предположить, что написаны эти стихи в Святки, в самый хоровод эпох.

Но это пятнадцатый год, грезы юноши, который оканчивает лицей и неизбежно заглядывает в будущее.

Что происходит с этим юношей в эти же дни спустя десять лет, когда он в ссылке, в ледяном гробу Пскова — как будто умер, но на Рождество спасся, «родился»? Прошли Святки — не знаю, участвовал ли Пушкин в гаданиях, иногда он вместе со слугами, играя, мог себе это позволить — только теперь ему не нужна такая игра: его обступили книги. В них время.

Пушкин на Крещение и далее только и делает, что читает, погружаясь в хоровод времен через слово. С чем он выходит из этого бумажного купания?

С «Андреем Шенье», монологом поэта перед казнью. Это самое известное из стихотворений, той зимой написанных. Революционное содержание этих стихов исследовала особая комиссия 1827 года, расценила их как побуждающие к бунту и приговорила поэта к очередному сроку полицейского надзора. Но здесь важнее другое их содержание, а именно — заглядывание «по вертикали», сквозь времена (этажи зимы) — загадывание возможной смерти.

Он много думает о смерти. О том же и его «Шенье». Невозможно предположить, что Пушкин писал о состоянии поэта перед казнью, имея в виду исключительно революционные призывы и сочувствие республике. Нет, на вертикальной связи времен, точно пронизанный острием (Сверчок на булавке — это о нем, в ссылке), он непременно пишет о себе, о раздвоении себя, о границе в себе, по одну сторону которой он прежний, легкий, как сверчок, а по другую — новый, перешедший некий предел и как будто родившийся заново.

У его «Шенье» новый звук, подложенный кандальным звоном.

Достаточно одного выбора темы: он точно соответствует сезону. Достаточно настроения — зимнего, «двухэтажного», с опасным смотрением сквозь времена, и того, как очевидно рисковал Пушкин, затеваясь с «Шенье».

Это похоже на дуэль — с небесами. Пока мы различаем в «Шенье» дуэль с властями.

Дуэль: мизансцена роковым образом раздвоена.

Стоит еще вспомнить, что над Пушкиным висела дуэль реальная, отложенная еще с Молдавии, — с Федором Толстым «Американцем», которую Пушкин, не скрывая, опасался: слишком серьезен был соперник.