Московские встречи

Молча выслушал Есенин критику Воронского, но когда некоторые из молодых «перевальцев» предложили обсудить поэму, встал и вспыльчиво возразил:

— Я не нуждаюсь в вашей критике. Да кто тут будет судить меня? Те, кто подражает мне?

Из всех молодых поэтов Есенин отметил лишь дарование Наседкина.

— У него хоть и небольшой поэтический голос, но свой, ни на кого не похожий…

Огромное впечатление произвели на всех «Персидские мотивы», прочитанные поэтом в заключение вечера.

Всё же Есенин был заметно огорчён. Засунув тетрадку со стихами в боковой карман шубы и взяв со стола шапку, он ушёл вместе с Мейерхольдом и Зинаидой Райх.

В конце декабря 1925 года в кинотеатре «Художественный», на Арбатской площади, был организован общественный просмотр нового фильма «Броненосец «Потёмкин». На это праздничное событие собрались писатели, артисты, художники, журналисты, корреспонденты иностранных газет. Настроение, как и обычно в таких случаях, приподнятое.

Окружённые друзьями и знакомыми в центре фойе стояли молодые артисты из группы Эйзенштейна и вспоминали различные интересные случаи и эпизоды из жизни Одессы, где проводились съемки фильма.

Сверкая толстыми стеклами своих заграничных круглых очков, к нашей группе, в сопровождении незнакомого сгорбленного старичка, подошел писатель Борис Пильняк и сообщил новость:

— Слыхали, Есенин повесился!

Весь зал обернулся на эти слова. Я, вероятно, ослышался. Не может быть! Совсем недавно с поэтом Павлом Радимовым мы навещали его в лечебнице профессора Ганнушкина на Девичьем поле. И вдруг…

— Да, да, — подтвердил спутник Пильняка, как оказалось, ленинградский художник-график, близко знавший Есенина. — В гостинице «Англетер». Я только что из Ленинграда.

Новость ошеломила всех. Вспомнилась поэма Есенина «Чёрный человек»:

…Месяц умер, Синеет в окошко рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И разбитое зеркало…

Весь вечер не выходили из головы эти стихи — предчувствия поэта.

Зал Дома печати затянут чёрным крепом. Бледное, безжизненное лицо Есенина, с навеки сомкнутыми, будто приклеенными прямыми ресницами и с тщательно расчёсанными неживыми влажными волосами, со слушающим выражением печальных бровей, покоится среди цветов.

Не знаю, не помню, В одном селе, Может, в Калуге, А может, в Рязани, Жил мальчик В простой крестьянской семье, Желтоволосый, С голубыми глазами…

Жил… Странно слышать это слово в прошедшем времени.

Маленькая пятилетняя дочь поэта Танюша читает у гроба отца стихи Пушкина. Слушать это без слез невозможно.

Напугал неожиданный бенгальский высверк зажжённого фоторепортёром магния, лёгкий вскрик женщины в чёрном, её обморочное под полуоткрытой вуалью лицо и упавшая на скамью изящная бледная рука с кружевным платочком.

Запечатлелось в памяти суровое, скорбное лицо матери, испуганные глаза сестёр и траурная лента на венке из живых цветов с золотыми буквами:

ВЕЛИКОМУ ПОЭТУ РОССИИ.

Имя Есенина неоднократно упоминается в дневниках Александра Блока.

«Год 1918-й.

4 января.

На улицах — плакаты: все на улицу 5 января…

К вечеру — ураган (неизменный спутник переворотов).

Весь вечер у меня Есенин.

7 января.

Днём — пишу статью для «Знамени труда». Что-то будет завтра?»

Интеллигенция на распутье. О чём могли весь вечер разговаривать два поэта? Блок полон тревожных дум о будущем России. Он пишет статью «Интеллигенция и Революция».

…«Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России» — слышу я вокруг себя…

Но предо мной — Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели, тот Петербург, который видел Достоевский, та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой.

Россия — буря.

…России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и по-новому великой…»

Именно в эти дни Блок с невиданным, лихорадочным запалом работает над поэмой «Двенадцать». Поэтическая интеллигенция, среди которой вращался поэт, отшатнулась от него. Единственный из участников анкеты, опубликованной в вечернем выпуске газеты «Петроградское эхо»: «Может ли интеллигенция работать с большевиками?», Блок ответил: «Может и обязана».

Два поэта вслушиваются сердцами в будущее.

На улице стрельба.

У керосиновой лампы поэты ведут разговор. И несомненно, на ту же тему, над которой в эти бессонные ночи мучительно думает Блок.

«Дело художника, о б я з а н н о с т ь художника — видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух».

Что же задумано?

«П е р е д е л а т ь в с ё. Устроить так, чтобы всё стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, весёлой и прекрасной жизнью».

Вот о чем говорят в эти вечера два поэта.

Запись в дневнике.

«22 января.

Декрет об отделении церкви от государства.

Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем «утре России» в Тенишевском зале. Гизетти и толпа кричали по адресу его, А. Белого и моему — «изменники». Не подают руки. Кадеты и Мережковские злятся на меня страшно. Статья «искренняя», но «нельзя простить».

Господа, вы никогда не знали России и никогда её не любили».

Блок спешит закончить «Двенадцать». В феврале в «Знамени труда» появляются его «Скифы».

Накануне, 18 февраля, германские войска после разрыва мирных переговоров в Брест-Литовске начали наступление на Советскую Россию.

21 февраля 1918 года было опубликовано написанное Лениным обращение Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности».

В этот же день — запись в дневнике Блока:

«…15000 с красными знамёнами навстречу немцам под расстрел.

Ящики с бомбами и винтовками.

Есенин записался в боевую дружину».

Следуя призыву Ленина, юноша-поэт с оружием в руках уходит в ночь, в пургу, в снежную неизвестность защищать молодую Республику Советов,