Московские встречи

Матэо просит воды.

— Эпизодов было много… Вот был один красивый момент. Фашистский аэродром находился от нас в сорока километрах. Наша разведка донесла, что на аэродроме находится восемьдесят три самолёта. Я решил захватить их врасплох. Мы взлетели на рассвете. Легли на курс. Домчались быстро. Наше появление было настолько неожиданным, что мы даже захватили на земле готовых к вылету истребителей. Первым я поджёг трехмоторный «Юнкерс». Вслед запылали и другие машины. Мы сделали несколько заходов. Ушли домой благополучно, не потеряв ни одного.

Франко потом на себе волосы рвал. Говорят, расстрелял за это половину руководящего состава.

Серов расспрашивал испанца о самых мельчайших подробностях, восхищаясь мужеством и находчивостью республиканских лётчиков.

В палате зажгли свет. На прощание Матэо рассказал нам ещё один небольшой эпизод.

— Намереваясь отплатить за свои потери, фашисты бросили на наш аэродром группу скоростных бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Мы давно поджидали их и успели заблаговременно подняться в воздух. Фашисты шли двумя группами. Я решил атаковать большую. Когда подошёл к ним метров на семьсот, оглянулся — двух моих эскадрилий нет, они уже ввязались в бой со второй группой. Против нашей оставшейся эскадрильи было десять бомбардировщиков и сорок истребителей! Мы с лёту врезались в их строй. Бомбардировщики бросились наутёк, сбрасывая бомбы куда попало. Охранение истребителей ринулось в атаку. Десять против сорока. Гляжу, один из наших пикирует к земле, а к его хвосту присосался фашист и строчит из пулеметов. Бросаюсь к товарищу на выручку. Открываю полный огонь. Подбив машину, фашист хотел было уйти с боевым разворотом, тут я его и настиг. И ухлопал. А наш парень выпрыгнул с парашютом. Четыре фашистских истребителя бросились к нему и расстреляли в воздухе. В живот более десятка пуль всадили. Тут же следом я настиг палачей и отомстил за погибшего товарища. Я уничтожил трёх его убийц. Последний, четвёртый, пытался удрать. У него была пробита водяная система: пар клубом валил из машины. Он хотел было уйти в облака — я как дал из всех четырёх сразу, он испугался и развернул прямо на меня. Тут я его и поймал на длинную очередь. И завалил… Своему обязательно надо помочь, — закончил свой рассказ Матэо, — даже если сам находишься в опасности. Есть взаимная выручка — никакой враг не страшен!

Анатолий дружески жмёт руку Родриго. Как удивительно они похожи друг на друга! Несомненно, профессия накладывает на человека свой отпечаток: оба они — и Серов и Родриго Матэо — рослые, смелые, синеглазые. И как прекрасно это рукопожатие двух рыцарей воздуха, двух героев, благородных бойцов за освобождение человечества!»

В последний раз с Серовым мы встретились в Клубе актеров, уже на Пушкинской площади, на банкете с героями Испании. Он рассказывал о подготовке Полины Осипенко к дальнему беспосадочному перелету. Он тренировал её.

Я проводил его до машины. Анатолий Константинович бережно вёл под руку свою беременную жену.

— Жду сына, — похвалился он на прощание. — Скоро будет у меня сын. Приезжай с ним знакомиться!

…Вот что вспоминается мне всякий раз, когда я поднимаюсь по бульвару от площади Ногина к Ильинским воротам и читаю название улицы: «Проезд Серова».

Николай Евдокимов

Возле огромного самолёта в тёплых меховых комбинезонах стоят два лётчика: Дацко и Николай Евдокимов. Светлоголовый улыбающийся Евдокимов держит в руках шлем.

Ещё совсем недавно в науке существовало мнение, что у человека после двухсот метров падения обязательно наступит смерть в воздухе.

Первым опрокинул эту теорию комсомолец Николай Евдокимов. Врачи предупреждали его: говорили о шоке сердца, потере сознания в воздухе, — отговаривали, но Евдокимов был твёрд в своём убеждении, его молодая любознательность не останавливалась перед риском.

— Правда, сомнения врачей заставили меня немного понервничать, но я решил не сдаваться, — рассказывает он. — Врачи давали массу советов: и не увлекаться, и кольцо тянуть немедленно, как только почувствую себя плохо, а кто-то в последний раз и вообще рекомендовал отказаться от этого рискованного эксперимента.

Полетели. На высоте тысяча двести метров я вылез на крыло. Вылез и посмотрел вниз: под крылом кусок моря, берег, кривые улочки, а дальше — тёмная степь… Я прыгнул. Сразу же инстинктивно потянулся к кольцу, но сдержался и впервые полетел вниз, не задерживаясь, кувыркаясь через голову и смешно перебирая ногами. Я набирал скорость, в ушах усиливалось шипение, перед глазами ритмично пролетали море, город, степь, море, город, степь… Я дышал часто и сильно и ничего плохого не чувствовал. Всю дорогу я мысленно твердил: «Ещё, ещё!»

Меня напугала земля. Она выросла сразу, надвигаясь сначала медленно, а затем, когда я присмотрелся, понеслась на меня с грозной быстротой… Я рванул кольцо — парашют раскрылся мгновенно. Сильно тряхнуло. В глазах запрыгали разноцветные огоньки: синие, красные, белые… Я пролетел около шестисот метров — и не умер! Я был счастлив от того, что жив и что сумел опровергнуть ложную теорию. На земле меня встретили врачи, они сразу стали считать пульс, прокололи палец и выдавили несколько капель крови. Я напрасно уверял их, что дышал, и очень даже здорово, — они сомневались в этом. А я нет…

Евдокимов воспитан комсомолом. Сын рабочего, он провёл свое детство на торфоразработках. Когда в небе слышалось упругое урчание самолёта, Николай, тогда ещё застенчивый подросток, вылезал из торфяного карьера и смотрел вверх. Он был самолюбив, этот белобрысый паренек, и страшно боялся насмешек товарищей. А товарищи знали его больное место, его заветную и призрачную мечту.

— Лез бы в карьер, тоже ле-етчик! — выводил его из столбняка бригадир Иван Харитоныч.

Старик произносил эту фразу с добродушной иронией: он-то как раз отлично знал о мечте паренька. Николай тяжело вздыхал и скрывался в яме.

В семнадцать лет о многом мечтаешь! Юношу тянуло к небу, в его представлении лётчики были прекрасными, смелыми, какими-то необыкновенными, полубогами. Он ещё ни разу в жизни не видел живого лётчика.

Но вот однажды ему повезло: недалеко от торфоразработок, на опушке леса, спустился самолёт. Бросив лопату, Николай помчался через поле к месту посадки. Машина со сломанными крыльями и отлетевшим хвостом лежала на спине. Толпа рабочих молчаливо разглядывала пилота в синем комбинезоне. Ничего необыкновенного! Маленького роста, тщедушный человек. Пилот!.. С этого момента Николай уже твёрдо знал, что он-то наверняка будет летать.

Вскоре он получил в райкоме комсомола путёвку в школу лётчиков. Правда, ему ещё не было полных восемнадцати лет, но Иван Харитоныч сходил в сельсовет и добыл удостоверение, в котором значилось, что предъявитель сего — человек совершеннолетний. Он похлопал Николая по плечу и сказал:

— Кому ж и летать, как не нам, рабочим!

Вечером старик провожал его на поезд. Николай стоял на ступеньках вагона. Поезд тронулся, и Харитоныч торопливо стал кричать:

— Храбрей держись там! Не забывай старика!

— Спасибо, дорогой Харитоныч!..

Первый этап обучения оставил в сознании Николая глубокий след: он понял, что полёт — это не просто красивая романтика, а большое, ответственное дело, требующее упорного труда.

Первый раз он полетел утром в сырой февральский день. В воздухе инструктор приказал ему взять управление. Руки инструктора легли на борт. Николай даже испугался — из головы сразу вылетели все его теоретические познания по авиации. Надо было вести машину. Не успел он взяться за управление — самолёт накренился и развернулся в обратную сторону. Николай сразу вспотел. Машина не слушалась: она ныряла носом, задиралась вверх, к облакам, кренилась то влево, то вправо. Он не видел ни земли, ни неба, весь сосредоточившись на управлении.