Московский 222-2

Московский проспект в этом месте весьма широк, мы заняли три полосы из существующих в каждую сторону четырех, и обгоняющие нас водители, все как один, притормаживали и иногда приветственно гудели.

– Ну что, Геннадий, атакуем «Мулен Руж»? – спросил я приятеля, вспомнив и слегка переиначив сюжет классического произведения.

– Молодой муж взялся за гуж и ушел в «Мулен Руж», – сказал Генка в рифму, но невпопад, невольно намекая, что книгу эту он не читал.

И мы на полном пешем скаку атаковали Обводный канал для потехи,

И, выиграв эту битву, вернули оружие и доспехи.

А замечательные Порше-автомобили, уйдя с проспекта,

широким лебединым клином полетели дальше, бибикая нам,

Над набережной, навстречу Американским мостам.

Глава 33

– Андрюха, я хочу прославиться! – сказал Генка и остановился напротив какой-то высокой, в рост жирафа-недомерка, металлической ограды из тонких прутьев. Я остановился тоже.

– Прямо сейчас? – спросил я, глядя на него несколько скептически. – Вон, за забором памятник, вернее бюст. Ему, должно быть, холодно, пожертвуй изваянию фуфайку! Потом дождись милиции и сразу прославишься.

– Нееет, свою фуфаечку я ему не отдам, – протянул Генка. – Ты не понял. Прославиться – в положительном смысле этого слова, а не наоборот.

– Как же ты этого достигнешь? – поинтересовался я, затронув практическую сторону дела.

– Неважно, – сказал Генка. – Жизнь дается один раз, и прожить ее нужно так, чтобы тебя запомнили. Ты не представляешь, как тяжело добиться популярности в этом мире!

– Да куда уж мне, – говорю.

– Слава – такая забавная штука, – сказал Генри. – Она может свалиться на тебя внезапно, в один миг. Незаслуженно и безо всякой подготовки. Вот, например, этот бронзовый, слегка зеленоватый бюст недалеко от ограды в глубине садика – кому он? – спросил Генка и сам ответил на свой вопрос. – «Эмиль Неллиган, франко-канадский поэт», – прищурясь, прочитал он золотые буквы на гранитном постаменте. Затем воспроизвел еще пару строк ниже:

– «Все слезы жизни – лишь игра!» Оптимистично. Смотри, Дрон, ну что такого он сделал, чтобы ему памятники ставили? Да, наверное, написал несколько стихов. Так ведь и я написал! А на лицо глянь! Судя по всему, молодой симпатичный парень. Знаем мы этих поэтов: вино, женщины, тусовки. И прожил… – тут Генка поднял зрачки к бровям и пошевелил губами, производя сложный арифметический подсчет, – …прожил 62 года. Вполне неплохо для поэта. И известность, и памятник на Московском проспекте. Отличная судьба! – закончил свою фразу мой друг.

– Не завидуй никому, Ген, – искренне попросил я. – Истина видна не всегда, и она часто многолика. Эмиль Неллиган был талантлив, но несчастлив. Все свои стихи он написал в молодости, но родные отказывались понимать юношу, а отец и вовсе жег его книги. В 21 год Эмиль с серьезным нервным заболеванием попал в психушку и провел там остаток своей жизни, не написав больше ни строки. Трагическая судьба. «Все слезы жизни – лишь игра…»

Генка надолго замолчал.

– Пожалуй, как-нибудь принесу сюда букет цветов, – тихо произнес он спустя несколько минут. – Ты прав, Андрюха. Ты опять прав.

– А хочешь прославиться, – продолжил я. – Что ж, я могу написать про тебя книжку. Небольшую, на роман меня не хватит. Ну и… могу доверить тебе сочинить одну из глав.

– Заметано, – сказал Генка. – Поэтом быть уже не хочу, но на главу согласен.

– По рукам, – сказал я.

Глава Мост

На мосту через Фонтанку остановились мы на минутку, чтобы передохнуть и полюбоваться новым, многообещающим утром. На востоке поднималось заспанное розовое солнце, на юге висела гряда свинцовых грозовых облаков. А на севере, совсем близко, в начале Московского, сияла красавица Радуга, очень яркая и заметная. Правый конец ее не растворялся в воздухе, как обычно, а шел почти от самой земли, казалось, что он выходил прямо из ажурной башенки высокого дома.

– В скандинавской мифологии радуга – это мост Биврест, соединяющий мир людей Мидгард и мир богов Асгард, – проявив эрудицию, сообщил я Генке. – Красная полоса радуги – вечный огонь, который безвреден для Асов, но сожжет любого смертного, который попытается подняться по мосту. Иногда мне кажется, что именно этот путь нужно пройти, чтобы отыскать или заслужить что-то стоящее в этой жизни.

– А про скандинавов ты откуда знаешь? – неуверенно спросил Генка. – Тоже выучил, чтобы машины лучше продавались?

– Нет, представь себе! Один начитанный клиент рассказал. – Откуда у таких автомобилей начитанные клиенты?

– Всякое бывает, Ген. Она из нашего нефтяного бизнеса. Но в Норвегии работала долгое время. Переводчиком.

– Она? – ехидно улыбнулся Генри? – Так, так, так. Ледяное сердце Дрона, похоже, однажды дало трещину. И как, купила в итоге твою тачку?

– Тачки, Генка, на стройке. А здесь настоящие Автомобили, – срезал я своего друга. – Представь себе, самую простую, но купила.

– Да уж, ты умеешь уговаривать. Меня, вон, даже с рельсов стянул.

– Еще не поздно все вернуть обратно, – сказал я. – Рельсы закончились, но восемь транспортных полос – вот они, рядышком. Выбирай любую. Постелить тебе фуфайку?

И два чувствительных удара кулаком в плечо послужили мне отличным сигналом, что с Генкой всё в порядке.

Глава 2

Мы стояли у дома № 2 по Московскому проспекту. Мы завершили маршрут. О чем думал Геннадий в этот момент, я не знаю, но я думал о серьезных вещах. О наших чувствах, об их загадочной изменчивости и незыблемом постоянстве.

По моим скромным наблюдениям, если мы любим по-настоящему, то любим людей такими, какие они есть. Если же человек меняется, любовь может уйти.

Но иногда любовь исчезает просто так, и, если это случилось, человеку надо меняться, чтобы встретить новую любовь, а подарить это новое чувство может любивший тебя прежде человек.

– Тебе надо измениться, Генка, – говорю я беззлобно, без претензий на истину, просто выражая свое мнение.

И не верю, что это возможно. Но Генка опять удивляет меня.

– Не буду садиться в маршрутку, Дрон, – говорит он твердо. – Пойду пешком обратно. За машиной. Спасибо тебе.

Разворачивается и уходит, надеясь возможно, что я не оставлю его и сейчас.

Но я не пойду с Генкой сегодня, а лучше отправлюсь по Радуге, сияющей прямо надо мной, в одну из квартир верхнего этажа здания по правую руку. Эти, ныне роскошные, трехкомнатные апартаменты были когда-то жалкой неотремонтированной коммуналкой, где в одной из просторных комнат жил я со своими родителями, а Машка со своими жила в двух других. У нас были общие велики и песочницы, игры, книжки и учебники, баскетбольная секция и даже математический кружок. Я всегда относился к ней просто, как к хорошему другу, не испытывая особенных чувств, но ее худые лопатки, которыми так восторгается Генри, очень нравились и мне. Потом отец Марии расселил коммуналку, и мы переехали в Московский район. А потом и ее родители, отселившись куда-то в элитные коттеджи Крестовского острова, оставили любимой и единственной дочке квартиру в доме №2. Генка не знал, что в квартире, где он обитал ныне с молодой женой, когда-то прошло мое детство. Мария, вновь увидев меня вскоре после своей свадьбы и очень удивившись (впрочем, как и я), не стала распространяться на эту тему, зная ревнивый характер своего молодого супруга. Тем более что время все равно развело нас надолго, и сейчас это действительно мало что значило.