Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Московский дивертисмент [журнальный вариант]

Рафеенко Владимир

Шрифт:

Крыса между тем, демонстрируя невероятную ловкость, спустилась вниз с седьмого этажа по шахте лифта и нырнула в узкий вентиляционный ход, который вскорости привел ее в недра бесконечной сети метрополитена и тех неимоверных по своей запутанности подземных ходов, которые образуют малоизученную тайную сеть под городом. Минуя основные ветки, она в два счета нашла нужный ей ход и по нему спустилась вниз до глубокого ручья, который вынес ее к подземному озерцу удивительно чистой и тихой воды. Здесь она ловко выбралась на утопленный приступок, деловито отряхнулась и направилась к выложенному диким камнем коридору, который, в свою очередь, быстро вывел ее к эскалатору. На нем в полном молчании поднимались несколько фигур в серых капюшонах. Крыса остановилась на мгновение, замерла, а потом с невероятной

скоростью и сноровкой проделала обратное превращение. Буквально через пару минут она вновь стала той невысокой, мужеподобной, но при этом довольно миловидной женщиной лет сорока пяти, которую уважали коллеги и больные одной из известных московских клиник. Чем дальше двигался эскалатор, тем светлее, вдумчивей и сосредоточенней становилось ее лицо.

Наконец она оказалась в сверкающем сталью и пластиком здании, поднялась на самый верхний этаж, кивнула походя двум серым капюшонам и осторожно, но уверенно постучала висящим на серебряной цепи деревянным молоточком в массивную дубовую дверь.

Входи, Фриц! Это сказал из-за двери Трахер. Привет, пупсик, ты же знаешь, мне приятнее, когда ты меня называешь Виолеттой! Перебьешься, старый педрила, добродушно сказал Щелкунчик, отходя от операционного стола, на котором лежало какое-то женское тело.

Ужасное Рождество

Дом стоял на отшибе у реки. Отсюда хорошо просматривались ее петляющая лента, обрывистый берег на той стороне, одинокие рыбачьи лодчонки.

Заходи, только осторожнее по лестнице, тут у нас света нет. Отец уже лет двести обещает его провести, но его обещаниям давно никто не верит. Ощущение теплоты и сухости, запах дерева. Уют, покой, легкое дребезжание стекла под порывами ветра. Сверху, из темноты, откуда-то от далекой крыши доносился мелодичный свист, а временами скрежет скверно закрепленной дранки.

В доме все сделано без единого гвоздя. В том числе и эта лестница. Между прочим, мастер, который ее делал, умер более шести веков назад! Отец рассказывал мне, что он по отцовской линии восходил к шумерским богам. Да-да, сказала она, мучительно пытаясь не упасть на этом чуде плотницкого искусства. Узкая юбка и высоченные каблуки упорно сопротивлялись всякому движению вперед.

Наконец они выбрались на второй этаж.

Вот здесь живет мать, но ее, судя по всему, сейчас в доме нет. Она не каждый день бывает, не любит ходить через Перевал. После этого чувствует себя страшно утомленной. А вот это мои комнаты. Там, наверху, отцовская часть, и мы туда без особой нужды не входим. Будешь пить кофе?

Да, сказала она, с несколько брезгливым любопытством осматривая это новое для нее место. Здесь было интересно, книги, штуки разные. Это называется секстант? Ответа она не получила. Патрокл сосредоточенно молол кофе. Старинные карты на деревянных стенах. Макеты триаконторов и пентеконторов, биремов и триер. Дряхлая нелепая мебель первой трети двадцатого века, множество книг, причем весьма старых. В общем, вполне терпимо, если бы здесь не было так дико, так страшно грязно! Пыль покрывала вещи ровным серебристым слоем. Через вытянутые узкие окна с некоторым трудом можно было увидеть окружающий мир, но в большей их части брезжил только неясный свет, заставляя испытывать одновременно сонливость и смутную тревогу. Будто во сне или преддверии сна. За единственным чистым окном виднелся дуб, а за ним синевато-черное низкое небо.

Садись, сказал он и указал на низкую широкую кровать. Здесь более или менее чисто. Это моя кровать. Здесь мы будем пить кофе и есть вот эти орехи. Я их привез из-за Перевала. Это, может быть, не слишком вкусно, но очень бодрит. Ты перестанешь хотеть спать и расскажешь мне о себе.

Джанет присела на краешек кровати. Ногам в туфлях на высоком каблуке было страшно неудобно. Так не годится, сказал он, стал на колени, взял ее ноги за лодыжки, погладил, бережно и осторожно снял туфли. Когда он убрал руки, встал с колен и сел рядом, ее ноги еще хранили воспоминание о его крепких и нежных ладонях.

Пей, это очень вкусно. Нет, не так. Сначала возьми в рот орех и разжуй его, потом пригуби кофе и смешай во рту с орехом. Сразу будет не очень, горьковато, и может немного онеметь язык, но потом очень хорошо. И это немного будет тебя

возбуждать. Возбуждать, сказала она низким голосом, наклонив голову. Ей было очень хорошо, она и так была возбуждена сверх всякой меры, но ей доставляло острое наслаждение повиноваться ему. Юноше, которому она еще ни разу не сказала “ты”. Он положил ей в рот орех и погладил тыльной стороной ладони лоб. Ее горло моментально стало сухим, а кожа ладоней влажной. Потом он поднес ей маленькую чашку кофе, и она заставила себя сделать несколько глоточков. Это было действительно очень вкусно.

Какое-то время они просто сидели так, улыбаясь друг другу, отпивая крохотными глотками обжигающий кофе, размалывая зубами хрупкие пористые орехи, оставляющие во рту странный привкус, терпкость и жжение. Ветер свистел по-прежнему, дом не стоял на месте, но будто немного дрейфовал вдогонку за уходящим солнцем, пытаясь напитаться им в преддверии долгой и снежной зимы. Внезапно ее мысли убежали от того, что происходило сейчас, хотя еще секунду назад это показалось бы ей невозможным. Но кофе заполнял пустоты души, а покой и тишина давали пищу уму. Восприятие поплыло, ей стало немного зябко и одновременно смешно.

А теперь пора, сказал он внезапно, давай. Расскажи о себе. Кто ты? Вспомни и расскажи. Джанет прочистила горло и попыталась было произнести то, что послушно пришло ей на ум. Там были приблизительно такие фразы.

Я родилась тогда-то, извини, что это было так давно, но я хочу, чтобы ты знал мой настоящий возраст. Это важно потому, что ты мне очень нравишься, и я очень хочу быть с тобой. У меня никого нет, кроме моего ужасного мужа, но его ты можешь в расчет не принимать. У меня было хорошее детство, но при этом в моей семье девочек не любили, потому что их у нас было пять штук и всего один мальчик, мой брат, но он сейчас все равно что умер. Мой отец был полковником советской армии. Он сильно пил, но был талантливым авиастроителем. Именно поэтому наша семья никогда и ни в чем не нуждалась. И он на самом деле любил нас. Самые счастливые мгновения своей жизни я провела в поселке Переделкино у бабушки, которая когда-то вместе с Мариной Цветаевой училась в пансионе во Фрейбурге.

Однако вместо этого она вдруг совершенно непонятно почему заплакала. Патрокл ее обнял, она зарылась носом в его волосы и тогда, с трудом сдерживая спазмы, начала говорить.

На самом деле, я помню вот что! Это она сказала так, как будто кто-то ее пытался убедить в обратном. Наш отец, Фридрих Штальбаум, был всегда немного не в себе, и Христа он недолюбливал за его, как он считал, высокомерие. Но Рождество, тем не менее, в нашей семье праздновали исправно. Кроме меня, у родителей был еще один ребенок, мальчик. Его звали то ли Адольф, то ли Фриц, и он приходился мне родным братом. А еще у нас был сумасшедший крестный, господин Дроссельмейер. Его страстью были механические игрушки. Он прекрасно разбирался и в часах. В его руках начинали работать даже те часы, которые не работали до этого веками. Каждое Рождество он приносил в дом под видом подарков какие-то новые дьявольские механизмы, которые страшно радовали моего отца и брата, пугали меня и, как мне сейчас кажется, медленно убивали мою бедную мать.

Однажды, когда мне исполнилось не помню сколько лет, в самое Рождество, среди подарков, которые приготовили нам наши родители, я обнаружила странную игрушку, наполовину деревянную, наполовину металлическую. Это была небольшая фигурка человечка с огромным ртом в белом халате и белой странной шапочке.

О, сказал Дроссельмейер с уважением. Это Трахер! Запомни его, Джанет! Он тебе нравится?! Отец с матерью замолчали в этот момент, как будто им тоже было важно услышать мой ответ. Да, ответила я, рассматривая механизм, который открывал и закрывал его ужасный рот, полный великолепных серебряных зубов. Нет, тут же сказала я, всмотревшись в его ледяные, наполненные вселенской тьмой глаза! А главное, главное — только сейчас я увидала в его руках маленький, но очень острый скальпель! С расширенными от ужаса глазами я разглядывала то, что высовывалось из карманов его халата: щипцы костные по Хартману, хирургические долота, ампутационные ножи, ушиватели органов, два или три хирургических бора. Нет, еще раз крикнула я! И бросила ужасную игрушку на пол! Но было поздно!

Поделиться с друзьями: