Московский клуб
Шрифт:
— Шлюха! Тварь! Ненавижу!!
Поток пощечин иссяк. Слизняк опустился на стул и зло посмотрел на молчащую девушку, на его глазах блеснули слезы:
— Твоим хозяевам достается все. Все! А у нас нет даже надежды. Разве об этом я мечтал, когда бежал в Анклав? Красивая сказка о миллионах дорог, о безграничных возможностях… А что в итоге? Кому я здесь нужен? Кто я здесь? Чем эта жизнь отличается от прошлой? Не надо бояться, что отправят на «химию». Не надо бояться, что пошлют воевать в Сибирь или на полярные нефтяные вышки… Зато я боюсь за свою жизнь. — Слизняк приблизился к девушке, губы шевелились в сантиметрах
На стене замигала красная лампочка. Секунду слизняк пристально смотрел на нее, затем вытер слезы, поднял с пола штаны, рубашку, натянул их на себя и, бросив: «Я скоро», вышел из комнаты. Петра плюнула ему вслед и критически посмотрела на свое тело. Она чувствовала себя грязной.
— Грыжа, почему так долго не открывал?
Когда слизняк подбежал к двери, они уже не звонили, а колотили по ней так, что деревянная преграда вот-вот должна была слететь с петель. На пороге оказались канторщики Тагиева — а кого вы ждали? — мрачные, холодные и деловитые. Судя по лицам, им не нравилось лазать по грязным углам Уруса.
— Здравствуйте, господин Казоев, здравствуйте, — заюлил Грыжа. — Чем я могу вам помочь?
В комнате воняло. И не только потому, что маленький одноэтажный домик слизняка стоял на самой границе с Восточным Рукавом. Воняла засаленная одежда Грыжи, воняли остатки его трапезы, да и сам он, давно не мытый, распространял отнюдь не парфюмерный аромат. Зато уже вмазался: какие глаза бывают у только что принявших дозу «синдина» наркоманов, Казоев знал хорошо.
— Башку давай.
Не дожидаясь реакции на приказ босса, помощник Казоева грубо развернул Грыжу спиной и воткнул в его чип кабель психопривода. Ему тоже не хотелось задерживаться в этой помойке дольше необходимого.
— К сожалению, господин Казоев, у меня барахлит «балалайка», — залепетал слизняк. — Я даже к машинистам ходил, да, и даже на Болото ездил, и безы меня проверяли. И все говорили, что «балалайка» барахлит, чинить надо, но ведь это стоит денег…
— Не пишет память, — подтвердил канторщик. — Пусто.
Главарь угрюмо вздохнул.
— Был сегодня в Восточном Рукаве?
— Там стреляли, там много стреляли, господин Казоев, и вокруг стреляли, в Урусе даже. А я мирный человек, слабый. Мне очень страшно ездить туда, где стреляют.
— Был или нет? Люди видели, как твой фургон заезжал в Рукав.
— Так я и рассказываю, господин Казоев, я ведь туда каждый день… Там ведь свалки такие большие… Туда выбрасывают много, а я подбираю. Надо ведь кормиться, господин Казоев, я слабый человек. Вот сегодня нашел замечательную куртку, и не рваную почти…
— Значит, был?
— Так я и рассказываю, господин Казоев…
Помощник главаря отвесил слизняку затрещину, поднял с пола и приказал:
— Слушать вопрос.
Грыжа всхлипнул.
— Перестрелку в Рукаве видел?
— Да, господин Казоев, там стреляли, там много стреляли. К счастью, я был далеко и решил уехать. Я сильно испугался, что мне повредят фургон. Вы ведь знаете, господин Казоев, фургон — это все, что у меня есть. Мне не выжить, если его…
— Заткнись!
— Слушаюсь, господин
Казоев.— Когда был в Рукаве, девку не встречал?
— Я видел вертолет, — прошептал слизняк. — Из него стреляли. — И торопливо: разъяренный бандит занес руку для повторного удара: — Я никого не видел. Местных шлюх видел, из Рукава, грязных таких… Я их часто вижу.
— И спишь, небось, с ними. — Бандит брезгливо поморщился.
— Я с ними никогда не спал! Они ведь заразные все! Там в Рукаве все заразные! Если бы я мог прокормить себя, разве ж я ездил бы на свалки…
Канторщики вышли.
Несколько секунд Грыжа продолжал лежать на полу, переживая последствия прощального удара в челюсть, затем поднялся, закрыл распахнутую дверь и вернулся в подвальную комнату. Петра, ожидающая продолжения «веселья», встретила появление слизняка без особой радости. Но Грыжа не стал раздеваться, а, усевшись на грязный табурет, закурил и задумчиво посмотрел на девушку:
— Хорошая вещь — ломаная «балалайка», в моем случае — просто незаменимая. Триста юаней отдал ломщику, чтобы он запорол память. Зато теперь делаю, что хочу. — Слизняк помолчал. — А тебя ищут, шлюха, канторщики ищут. И безы, наверное. Вертолеты до сих пор над Рукавом летают. — Снова пауза. — Почему тебя ищут? Ты ведь шлюха, да? Простая шлюха. Кому ты нужна?
— Меня украли, — буркнула Петра. — И я не шлюха.
— Что ж ты не сказала сразу?
— А ты не спрашивал.
В глазах Грыжи сверкнул злой огонек.
— Ты говорил, что у тебя плохая жизнь? Есть шанс все исправить. Я дам тебе номер «балалайки», позвони — получишь миллион. — Петра сама не ожидала, что может говорить так уверенно и убедительно. Нужные слова, казалось, сами приходили в голову.
— Миллион юаней?
— Ну не рублей же.
— Ты дорогая шлюха.
— Осуществишь свою мечту, станешь богатым. Это твой шанс, возможно, твой последний шанс в жизни. У тебя будет настоящая еда, хорошая квартира и дорогой мобиль. Ты сможешь делать все, что захочешь.
Грыжа поднялся с табурета и подошел к обнаженной девушке.
— Я и так делаю все, что хочу.
— То, что было между нами, между нами и останется. — Петра постаралась произнести эти слова максимально искренне. — Я не в обиде. Ты ведь ничего не знал.
— То, что было… то, что было… Как я могу тебе верить, шлюха? Миллион юаней — это большая сумма, а вы, верхолазы, жадные, очень жадные. Что вам стоит пнуть простого человека?
— Я даю тебе слово…
— Заткнись! — Он ударил девушку по щеке. — Ты ведь сразу расскажешь своему любовнику о том, что я хотел сделать с тобой. Сразу расскажешь, я знаю. А если не расскажешь, то Казоев обязательно спросит, откуда у меня деньги.
— Мы переправим тебя в другой Анклав.
— Вранье!! Ты забудешь обо мне сразу же, как только вернешься к любовнику! Кому нужен маленький и слабый человек? А если Казоев начнет копать, то обязательно узнает, что в этой комнате побывала его племянница, которую он оплакивает уже полгода. Откуда я знал, что она его племянница? Она была такой сладенькой…
Петра помрачнела. Надежда, которая у нее появилась, умирала. Слизняк, на некоторое время обретший способность рассуждать здраво, на глазах возвращался в исходное состояние: демоны, давно овладевшие его разумом, не отпускали.