Московский Ришелье. Федор Никитич

— Мы не чиним крутой расправы над недругами, подобно Годунову. Иов спас свой живот...

При этих словах в глазах самозванца мелькнуло злобно-мстительное выражение, противоречащее его словам, и он тут же ушёл от затронутой темы и спросил:

— Что невесел, Филарет? Али духовная служба не по тебе?

Не дождавшись ответа, что было свойственно его манере вести беседу, он продолжал:

— Не понимаю, почему Борис упёк тебя в Сийский монастырь?

Озорно сверкнув глазами, добавил в шутку:

— Мог бы и в Соловецкий монастырь сослать, к белым медведям.

— Медведей и в Сийском монастыре было довольно. Подходили к монастырской ограде, один медведь сломал заделанный перелаз и очутился во дворе.

— Да ну?

Самозванец хохотал.

— Монахов-то, чай, всех перепугал?

Но вдруг, перестав смеяться, снова спросил:

— Что невесел, Филарет? Знаю, тебе там было не до смеха. Но, слава Всевышнему, Бориса уже нет. Воистину, кто другому копает яму, тот сам попадает в неё. Знаю, он пощадил тебя, потому что монах ему не соперник на троне. А братьев твоих Василия, Александра и Михаила станут упоминать в литургии: я велю Игнатию.

Филарет поднялся, поклонился.

— Жалую тебе и твоей семье жить в Ипатьевском монастыре, как тебе заблагорассудится.

Филарет вновь склонился в низком поклоне, произнёс:

— Доброта — величайшая добродетель повелителя.

Губы самозванца тронула улыбка тайного удовлетворения. Он любил при случае подчеркнуть своё знание римской истории и потому сказал:

— Мудрец Сенека оставил нам наставление: «Никто не записывает благодеяний в календарь».

Филарет ответил улыбкой, воздающей должное учёности «царя». Он был чрезвычайно доволен, что Ипатьевский монастырь был отныне в его «епархии». Это добровольное место уединения могло укрыть семью в случае столь возможных потрясений. Добро и то, что по соседству с монастырём расположены наследственные вотчины Романовых и Шестуновых-Шестовых. Будучи рачительной хозяйкой, старица Марфа давно болела душой, что хозяйство без неё пришло в запустение. Теперь в её воле навести там порядок. Он в её дела мешаться не станет. Она и в ссылке сохранила властолюбивый нрав. Удары судьбы не смягчили её характера, скорее наоборот.

Так получилось и на этот раз — Марфе пришлось хозяйничать самой. В костромские владения её провожали боярин Иван Никитич и её родня, ибо Филарету надо было остановиться в Ростове Великом. После любезной встречи у Лжедимитрия он направился к патриарху Игнатию, и ему впервые пришлось ощутить на себе его властитную волю и нелёгкий нрав. Не затрудняя себя приятной беседой, он повелел Филарету не мешкая ехать в Ростов и отслужить благодарственный молебен в главном Успенском соборе города — по случаю благополучного возвращения в Москву «царевича Димитрия». Далее Филарету надлежало учинить досмотр всему ростовскому клиру и заменить близких к опальному митрополиту Иову служителей церкви теми, на кого указал он, Игнатий.

В ростовскую епархию входили Ярославль, Углич, Молога, Белоозеро, Великий Устюг. В ростовском краю были боярские владения именитых вельмож, ибо Ростов расположен на нескольких сухопутных и водных путях. Филарет знал, что этот город мало пострадал от татарских нашествий, а его выгодное положение способствовало быстрому восстановлению. В Ростове совершались пышные богослужения, а церкви его отличались богатством и красотой.

Во время ссылки Филарет часто вспоминал, как он, будучи подростком, вместе с матушкой посетил ростовский Успенский собор. Ехали они в костромское имение Домнино, но по воле матушки остановили карету в Ростове Великом, возле собора. Никогда прежде не переживал он ничего подобного. Звуки церковного пения, когда казалось, что они лились с высоты, чудное сияние от икон, оправленных в золото и драгоценные каменья, слёзы умиления на глазах молившихся прихожан — всё это возымело на отрока такое сильное действие, что он разрыдался.

Сийский игумен Иона, которому Филарет поведал об этом, понимающе кивнул головой и в свою очередь припомнил древнерусскую повесть «Сказание о Петре, царевиче Ордынском», где есть рассказ о том, как племянник татарского царя Берке, придя в ростовскую церковь, украшенную золотом, жемчугом и драгоценными камнями, был так поражён её красотой и великолепием, что принял православие и в крещении стал Петром.

Иона начал расспрашивать Филарета об иконах Ростовского собора, но он, к стыду своему, смог вспомнить лишь «Спаса Вседержителя, поясного». Мать подвела его к этой иконе, сказав, что она — древняя, писанная в XIII веке, и перекрестилась перед ней трижды. Он, в то время отрок Фёдор, на всю жизнь запомнил спокойные мудрые глаза Вседержителя. Краски на иконе были тёмно-коричневого цвета, смягчаемого жёлтыми пятнами и голубыми блестками на оплечьях.

Выслушав ответ Филарета, Иона показал ему кусок полотна с вышитым на нём изображением Сергия Радонежского и спросил, не видел ли он в ростовских церквах иконы святого Николая-угодника, похожую на сие изображение. Не получив утвердительного ответа, он продолжал: «У нас была монашка Евлампия — великая мастерица. До прибытия к нам обреталась в монастырях около Москвы. В Троице-Сергиевой лавре она вышила на этом полотне, что ты видишь, изображение святого Сергия. Евлампия говорила, что в ростовской церкви есть икона святого Николая-угодника, писанная ростовским художником для Сергия, «добрый сколок» с этого полотна». Но позже Иона слыхал, что та икона в ростовской церкви делана уже с келейной иконы святого после его смерти. Этот рассказ сийского игумена припомнился Филарету, когда он вошёл в ростовский храм. Обратившись к сопровождавшему его настоятелю ростовского Успенского собора, Филарет спросил его об иконе Николая-угодника, о которой слышал от игумена Ионы. Настоятель провёл Филарета в другой конец храма, и Филарет остановился перед иконой, смутно напомнившей ему кусок полотна, который он видел в руках Ионы.

Перекрестившись на икону, Филарет проникновенно всмотрелся в лик Николая-угодника. Резкие, тонкие черты человека не от мира сего. Глаза зоркие, взгляд углублённый, нездешний. Вместе с тем простота и смирение во всём облике святого отражали молитвенное состояние его души.

Почему иконописец наделил Николая-угодника чертами Сергия Радонежского? Любил, видимо, игумена Троицкой лавры. Вглядишься в это лицо, и оно держит тебя в своей власти. Филарету вспомнилось предание о том, как святому Сергию нравилось заходить в дома поселян. Молча постоит у киота, оглядит жилище и так же молча уйдёт. А людям было довольно одного его говорящего взгляда.

Но почему сам святой Сергий любил эту икону Николы Ростовского и, как говорит предание, не расставался с ней? Кто ответит? Можно ли угадать тайные движения души, тем более святого? И какая сила в лице! Филарет вспомнил, что ещё в молодые годы Сергий поселился в непроходимом лесу и соорудил сам себе избу для одинокого бытия. «Мудрость бывает от Бога, а не от рождения, — думал Филарет. — Ты, Сергий, знал, что только в одиночестве человек может победить себя и свои страсти. Не оттого ли у тебя такой странный взгляд — взгляд человека, который учил полагаться на свои силы и помощь от Бога? Лицо у тебя коричневое, как у крестьянина, но родом ты боярин. В крещении наречён Варфоломеем, в пострижении Сергием. Рождённый в Ростове от благочестивых родителей, ты оказался в Радонеже, где твоя семья нашла пристанище от бед. Твои родители всю жизнь несли тяжкое бремя этих бед, и ты видел одни лишь страдания. Не оттого ли ещё в отрочестве был устремлён к монашескому житию?»

Филарет вспомнил, что в монастырь ушла вся семья Варфоломея. После него постриглись мать, отец, брат. Была, значит, на то воля Божья. Филарет подумал о своём роде — Захарьиных-Романовых. У них не было монахов, не было, сколько он помнил, и усердного молитвенного служения Богу.

Сейчас, стоя перед иконой святого Николы Ростовского, свободный от суетных забот, Филарет, наверно, впервые в жизни проникновенно задумался о том, каким благом для Руси были молитвенники-монахи. Своей верой они крепили державную силу земли русской, поддерживали надежды несчастных и обездоленных. Что давало силу этим подвижникам духа? Воля к подвигу духовного служения? Но что может один человек, ежели в душе его нет Бога, чьё присутствие столь благодетельно на земле? Не Богом ли насевается в души людские и благодетельная вера православная?

Филарет слышал, но не был уверен, что предки его вышли из Неметчины. Сам же он чувствовал себя сыном русской земли, и ему хотелось думать, что не было его вины в том, что он не прикипел душой к суровому северному краю, где судьба свела его с игуменом, что Сийский монастырь не оставил в нём добрых воспоминаний. Неволя есть неволя. «Прости мне мою невольную вину, святой Сергий, и дай мне силы в предстоящей трудной жизни».

Всю дорогу до своих костромских владений Филарет творил молитвы, благодарил Господа за то, что даровал ему эти минуты душевного просветления. Едва показались знакомые поля и лесные угодья, он не сумел сдержать слёз. Но слёз своих он не стыдился. Родные с детства места. Красота такая, что не наглядеться, и воздух такой, что не надышаться.