Московский упырь

– Государь от щедрот своих жалует тебя, Жан, тремя золотыми ефимками, сиречь – йоахимсталерами! На счастье молодому семейству!

– Вот славно! – Иван не скрыл радости, – а чего ее скрывать-то? Не каждый день золотые ефимки дарят, тем более – царь. – Вот что, Жак, по такому случаю – с меня корчма.

– Ловлю на слове! – шутливо погрозил пальцем француз.

Приятели распрощались, и Иван не спеша зашагал к приказным палатам, даже не догадываясь, что на сегодня его приключения отнюдь не закончились.

Позади послышался вдруг топот копыт и лошадиное ржание. Юноша оглянулся и поспешно отошел в сторону, пропуская вызолоченную карету с одетым в парчовый полукафтанец кучером на козлах.

– Тпрууу!

Нагнав Ивана, карета остановилась. Приоткрылась дверца:

– Пожалуй, Иван Леонтьевич, подвезу.

– Да мне не далеко.

– И все же!

Голос прозвучал настойчивее с этакими властными интонациями. Ну, конечно же, властными, какими ж еще, не простолюдины же по Красной площади в золоченых каретах катаются?!

Пихнув за пазуху мешочек с только что полученными ефимками, Иван заинтригованно полез в возок и уселся на обитое сафьяном сиденье… Лошади медленно тронулись.

– Хе-хе… – ласково улыбнулся парню какой-то сивый, богато одетый старик… ну, не совсем старик, а так, пожилой. Противный такой с виду, и бороденка будто бы даже сальная. Голосок тоже мерзкий – скрипучий такой… Господи! Уж не из мужеложцев ли? Ну, с такими разговор простой, – как учил Прохор, с ходу правой в ухо! Впрочем, старичок, кажется, не приставал… Попробовал бы!

– Говорят, ты, Иване, с племяшом моим, князем Михайлой дружишься?

А старичок-то знакомый… Ну, еще б не знакомый! Князь Василий! Василий Шуйский – Рюрикович, опальный боярин, не так давно полностью прощенный царем.

– Ну да, – юноша кивнул. – Князь Михаил – человек честный и славный.

– То так, так, – внимательно рассматривая Ивана, закивал старый князь. – Государь тебя подарком пожаловал?

Иван моргнул, – ну и князь, уже и это знает! Не счел нужным таить, кивнул:

– Пожаловал.

– Векселем или златом?

Ну до чего ж любопытный!

– Ефимками.

– Это хорошо, – дребезжаще рассмеялся князь. – Векселя-то государевы казенный приказ к оплате не принимает.

– Как это не принимает? – удивился Иван.

– А так! Злата в казне – кот наплакал. Щедр государь без меры. Не дергайся, не в твой огород камень.

– Да я и не…

– Князь Михайла, племянник мой, тебе на свадьбу что подарил?

– Саблю татарскую, – похвалился юноша. – Рукоять смарагдами изукрашена.

– Хэк… саблю, – презрительно бросил Шуйский. – На вот!

Он взял с сиденья рядом с собой небольшой сверток, развернул – в глаза Ивану метнулось сиянье золота и рубинов.

– Невесте твоей ожерелье… Верней, теперь уж – супруге.

– Благодарствую! – Иван, не чинясь, принял подарок. А чего б не принять? От прощенного-то боярина, тем более родного дядюшки… ну, если и не друга, то приятеля – человека, несомненно, честнейшего.

– У ворот тебя высажу, – улыбнулся князь. Глаза его, впрочем, смотрели настороженно и цепко. – Это хорошо, что ты от подарка не отказался… Молодец.

Оказавшись на улице, Иван поклонился князю. Тот кивнул в ответ, и карета небыстро покатила в ворота.

– Ну и денек! – покачал головою Иван. – Этак не одну лесопильню можно будет на тихвинском посаде поставить, а две… или три даже!

Гарпю он отыскал там, где и говорил Маржерет – у рядков, на Никольской. Конечно же, не в ряду девиц с кольцами в губах – те были местные и чужих ни за что не пустили бы, – а невдалеке, ближе к речке. Там же, у реки, паслись кони и стояли кибитки. Не гулящие, а перекати-поле какие-то. Интересно, а зимовать они где собрались?

Девчонка узнала Ивана сразу, вынула изо рта кольцо – знак продажной любви, – улыбнулась:

– Идем в кибитку?

– Идем, – легко согласился Иван. – Только не затем, зачем ты думаешь.

– Интересно… – Гарпя на ходу оглянулась. – Зачем же?

– Вот! – Поднявшись в кибитку, Иван протянул девушке гребень. – Узнаешь?

– Нет… Впрочем…

Взяв гребешок, Гарпя поднесла его к глазам, всмотрелась:

– Ах да… сама ж тебе его и дала. Там, под Кромами. Помню-помню… Важный московит его у меня оставил, забыл, наверное… Чувствую, ты о нем хочешь спросить, так?

Иван молча кивнул.

– Боюсь, не помогу тебе, – сокрушенно вздохнула девушка. – Признаться, плохо его помню… да их там много захаживало. Кажется, сильный такой… Да, однорядку он у меня прижег светильником – как раз по подолу. Дорогая однорядка, черная такая, бархатная…

Сказать по правде, Иван рассчитывал узнать больше, куда больше, но, увы, просчитался, как это частенько бывает с любым, даже самым опытным дознавателем. Впрочем, были еще наметки, и много, оставалось лишь свести все эти вроде бы, на первый взгляд, разрозненные сведения в одну кучу. Да и Митрия расспросить – что он там вызнал среди приставов и катов? Может, все же не сам по себе повесился Телеша Сучков? Может, помог кто?

– А ничего не вызнал, – придя в хоромы, отмахнулся Митька. – Квасу не осталось ли? В горле сохнет.

– Бери вон бражку.

– Давай…

Напившись, Митька развалился на застланном волчьей шкурой сундуке и, блаженно вытянув ноги, пояснил:

– Пристава, что тогда, в ночь, караулили в темнице, с Овдеевым в Польшу уехали в числе прочих стражей. Вернутся – расспросим. К декабрю должны бы.

– Что ж, подождем, – неожиданно улыбнулся Иван. – А пока кой-чего пособираем, повспоминаем, запишем тщательно, – помнишь, как Ртищев учил, царствие ему небесное?

– Да уж, – Митрий перекрестился. – Андрей Петрович частенько говаривал: что в голове, а что на бумаге – две большие разницы.

– Вот этими разницами-то мы и займемся.

Зачинался новый месяц – октябрь, грязник, как его называли на Руси. Бабье лето закончилось, небо затянули плотные тучи, солнечные сухие деньки сменились проливными дождями. А затем выпал и первый снег.

Эпилог Вот он!

…И того убойца самого, и кого он на такое же убойственное дело научил, самих казнити смертию же, безо всякого милосердия.

Соборное уложение 1649 г