Московское воскресенье

— Куда ты нас ведешь?! — воскликнула Катя, останавливаясь, чтоб перевести дыхание.

Евгения сильнее потянула ее вперед. Девушки карабкались за ними, придерживая туго набитые сумки с сухим пайком.

Изредка Евгения кричала вниз, чтобы отставшие подтянулись. Тропинка долго петляла на подъеме и наконец уперлась в калитку, потом завилась между оголенных кустов и привела к белому домику.

Евгения постучала. Открылась дверь, и девушки вошли в темный коридор, шумно отряхиваясь от снега. В глубине коридора открылась вторая дверь, и все увидели ярко освещенную комнату. Посреди нее был очаг, в котором горели толстые длинные поленья, — собственно, и не поленья, а обрубки бревен, лежавшие на груде углей. Очаг не походил на обыкновенную русскую печь, так как не имел заслона, — это был, скорее, камин, освещавший и обогревавший жилище.

Большая ковровая тахта стояла посреди комнаты. С нее поднялся высокий бритый мужчина. В руке у него была длинная дымящаяся трубка.

Черноглазая красивая девушка вышла навстречу летчицам. На ней была форма лейтенанта.

— Вы и есть метеоролог? — спросила Евгения. — Значит, я с вами говорила по телефону… Позвольте познакомиться… По вашему приглашению явились.

Вытерев снег с лица, Катя взглянула на хозяйку, отодвинула Евгению и бросилась вперед.

— Нина! — воскликнула она, обнимая девушку. — Вот так встреча!

— Ничего не понимаю! — сказала Евгения. — Меня пригласили к метеорологу, а попали мы к Катиной подруге! Вы разве тоже москвичка?

— Да нет, — сказала Катя, — это моя кавказская знакомая! Даша, иди скорее! Это Нина Михеладзе! Девушки, знакомьтесь — наш метеоролог. А это… — она взглянула на мужчину. — Вы председатель колхоза?

— Скоро опять им буду. Вернулся из партизанского отряда.

Девушки окружили хозяина: первый раз они видели живого партизана.

— Сбрасывайте шинели! — командовала Катя. — Выкладывайте продукты на стол!

— Это еще зачем? — запротестовала Нина. — У нас все есть! Партизаны, уходя с армией, оставили столько запасов, что хватило бы на целый полк! — Она обернулась к отцу, словно призывала его в свидетели: — Папа!

Михеладзе пошел, тяжело ступая на раненую ногу, куда-то в угол, вернулся, потряхивая большим бурдюком:

— У нас даже это есть!

— Что это? — удивилась Евгения, ощупывая кожаный мешок, заскрипевший под ее рукой.

— А это — самое главное для встречи Нового года, вино…

— Вино! — разочарованно протянула Евгения. — Ну вино я не люблю… Я предпочла бы чай с вареньем.

— Я тоже не люблю, — сказала Катя, — но сегодня мы все выпьем. Выпьем за победу!

В ушах летчиц еще пела метель, щеки горели от ветра, ноги дрожали от усталости, и они с изумлением смотрели на этот очаг, на тахту, на красивую девушку. Все вдруг вспомнили о доме, о тепле, о том, какими они были раньше, и вдруг застеснялись, как стесняются солдаты, попавшие в мирный дом. Они жались друг к другу, не знали, о чем говорить с хозяевами.

— Будьте как дома, — уговаривала их Нина. — Принимайтесь за работу. Помогайте папе, а я буду следить за передачей. Надо вовремя поймать Москву. У кого точное время?

— Ровно двадцать три! — поспешно ответила Нечаева.

— Папа, успеете вы все приготовить за час?

— Конечно. Прошу летчиц слушать мою команду. Несите ваш энзе сюда… — И он заковылял на кухню.

На кухне девушки оживились. Сколько времени они не видели таких блестящих кастрюль, не держали в руках шумовок, поварешек — всех этих атрибутов домашнего уюта! Какое счастье, что немцы не рискнули забраться в горы, разрушить и этот дом!

И вот уже одна, потом другая смастерили из полотенец передники и превратились в поварих. Вся их суровая неприступность мигом исчезла; это были хлопотливые девчонки, собравшиеся на дружескую вечеринку.

Без четверти двенадцать, или, как они говорили, в двадцать три сорок пять, два стола сдвинули вместе и накрыли скатертью. Женя до блеска натирала подогретые тарелки и с необычайным изяществом нарезала ломтики колбасы под названием «второй фронт». Даша с большим мастерством разукрасила селедку, осыпав ее, словно жемчугом, бело-розовым луком.

Все блеснули кулинарными способностями. Но партизан превзошел всех. Он готовил что-то такое, чего девушки никогда не видели. Он брал кусок мяса, накалывал его на железный прут, потом накалывал кусочек сала, кружок лука, потом опять мясо и так, нанизав целую гирлянду, поджаривал ее в очаге над грудой углей. Когда все это подрумянилось, он полил красным вином и снова сунул в огонь.

— Внимание! Внимание! — закричала Нина. — Прошу приготовиться!

Все сели за стол. В тонких стаканах искрилось вино.

— Включаю Красную площадь!

Лампы разгорались, приемник гудел все громче и громче, и вот послышался перезвон кремлевских курантов. Какая-то одинокая машина прогудела сиреной, пробегая мимо Кремля. Потом раздался бой часов.

— С Новым годом!

Катя не заметила, кто это сказал. Она выпила вино, и ей показалось, что по горлу пролетел огонь и остановился у сердца.

— С сорок третьим!

— Со счастливым!

— С победным! Все говорили громко, чокались с Ниной, с ее отцом, друг с другом.

Катя с трудом удерживала слезы. Она слышит Москву! Она слышит кремлевские куранты!

«С Новым годом, Москва! С Новым годом, мама!»

Мысленно она вошла в свою комнату, прижала к груди мать, поцеловала брата, сестренку…

«Вы уцелели, мои милые!»

— Плясать, плясать! — кричала раскрасневшаяся Евгения. — Катя, выходи на соревнование!

Катя почувствовала, что теперь ей все нипочем. Она могла не только плясать, но и летать по комнате.

Евгения — руки в бока — с шуткой-прибауткой пошла навстречу ей:

Стой, подружка моя, Чем ты брови красила? Чередой-бередой Все ребята за тобой!

Катя вспомнила, как студенты выезжали на уборочную, в колхозы, и там она переплясывала всех девчонок. Напрасно Женя вызвала ее. Теперь держись, штурман Курганова! Катя вытащила из кармана гимнастерки платочек, взмахнула и притопнула:

Ах, мне милый говорит: — Катя, ты мне нравишься, При веселом разговоре Всегда улыбаешься!