Москва – Гребешки

Почему так? Почему эдак?? Почему??? На каком таком основании???

Его это крайне заинтересовало. И он хотел это знать. Да, очень он хотел. Жаждал. Ему было очень и очень интересно узнать… кто они, эти перцы…

И он вскоре узнал это…

Ему стало понятно кто есть кто…

Он уразумел ху из ху…

Это, как оказалось, прибыли высокопоставленные (или высокоположенные) пассажиры бизнес-класса, которых подвезли на посадку с большим комфортом и даже с неким благочестивым и человечным уважением.

С них даже соринки случайные стряхивали и пылинки невидимые сдували.

Явление семнадцатое

Первой из этой группы была женщина с огромным кожаным кластером в руках, в ультракоротких шортах, если их можно было так назвать, и непомерно ярком цветастом топике, обтягивающем волшебную громадную колышущуюся грудь.

Создавалось впечатление, что облегающая блузка из тончайшего натурального китайского шёлка вот-вот лопнет под нажимом выпирающих женских чудных прелестей, и они, прелести эти женские дивные, в обязательном порядке уже совсем скоро станут достоянием всех-всех окружающих людей, предстанут они для всеобщего бесплатного обозрения и для всенародного дармового наслаждения.

Казалось, что эта шикарная полнотелая дамочка была мировой рекордсменкой по размеру груди. Ну, или одной из непревзойдённых на самый высокий титул в этом, так сказать, официальном (или неофициальном) всенародном первенстве.

А милый цветной коротенький топик сексуально оголял её пухленький животик с блестящим пирсингом на фантастическом пупке и приковывал к нему дополнительные взгляды окружающих любопытных персон, особенно мужчин.

Да и дамы смотрели на неё, на эту пухлянку… как… как… как…

Ладно, оставим это дамам на их усмотрение, им виднее.

Всклокоченные серо-буро-малиновые волосы витиевато торчали в разные стороны и дополняли её ослепительный и шикарный вид и в совокупности с минимизированным нарядом выделяли эту мадам из всех пассажиров, вошедших в бизнес-класс.

На голове выше лба красовались большие квадратные очки с тёмными стёклами в золотой оправе. Или в позолоченной… Ну, или… или… или в похожей на золотую… или на позолоченную… История об этом умалчивает.

Следом за ней гордо вышагивал чуток брюхастый, слегка лысоватый седовласый мужчина средних лет в светлых брюках и такого же цвета башмаках на толстой подошве. Манка – так раньше такую подошву называли.

Из его ушей торчали синенькие тонюсенькие провода, ниспадающие спиральными завитушками и скрывающиеся где-то в многочисленных глубоких карманах суперской новомодной яркой жёлтой жилетки-раскладки, надетой поверх его чарующей цветастой (с зелёными пальмами и красными павлинами) рубашки.

Он постоянно (как настоящий паралитический маразматик) подёргивал своей буйной головой, моргал очумевшими глазами, шевелил волосатыми ушами – видимо, в такт той распрекрасной музыки, проникающей в него из этих проводов.

Они с женщиной робко оглянулись по сторонам, стыдливо опустив глазки в пол, а внешне стараясь быть уверенными в себе, долго разглядывали картонные посадочные талоны, переворачивая их и так, и этак, стремясь увидеть там нечто важное и нечто им нужное; потом, с нарочито гордым и независимым видом, выдохнув из себя шумным хриплым сипом все излишки мешающего им воздуха, шустро ринулись к креслам второго ряда с левой стороны, видимо вычислив всё-таки номера своих посадочных мест.

Дама с объёмным колдовским бюстом неумело и неуклюже стала протискиваться мимо крайнего сиденья, цепко держась дрожащими руками за его высокую спинку.

В какой-то момент она потеряла равновесие, стала балансировать всем телом.

Балансировала она женственно и завлекающе. Многие гимнасты позавидовали бы.

Вскоре ей удалось справиться с собой, она удержалась, не упала, не свалилась как куль с песком, с мукой или ещё с чем-нибудь тяжёлым.

Мадам высоко задрала левую ногу, изящно блеснув при этом своими аппетитными розовыми ягодицами, неуклюже перешагнула через мнимое препятствие и с великим трудом умостилась у окна.

Всё. Конец неразберихе. Она устроилась. Она вздохнула с облегчением.

Всё. Ходить никуда больше не надо. И искать ничего не надо. Ей больше вообще ничего не надо. Её всё нравилось и годилось. Она на своём законном месте «2А».

Женщина сладко улыбнулась, поправила очки на лбу, вздёрнула руками грудь, нервно мотнула головой, приводя в порядок волосы, и успокоилась.

Её ладный спутник с дёргающейся головой тут же сел рядышком с прелестной, обворожительной, чудесной, сказочной толстухой на соседнее кресло, что у самого прохода.

Он блаженно развалился, вытянул вперёд ноги и замер, вероятно в уши из проводов полилась какая-то новая удивительная мелодия.

Мужик аж застонал от той мелодии, видимо, она того стоила, видать, она так сильно и мощно повлияла на его поведение и моральное состояние, что он не удержался от истошных воплей, вздыханий и причитаний. Он млел… он протяжно дышал…

Что ж… музыка на то и музыка, чтоб влиять на чувства людей.

Меломан, меж тем, ушёл в себя, никак не реагировал на то, как его шикарная спутница пыталась что-то ему сказать.

Лысоватый человек был во власти прекрасного… его ничего не интересовало… и никто. Но, как говорят, ничто не вечно. Только музыка. А она, вероятно, закончилась.

Это было ясно. Всё об этом говорило.

И сморщенное лицо слушателя. И его нос изогнутый. И лоб нахмуренный. И глаза выпученные, как при ярко выраженной базедовой болезни. Сперва чуток округлые, затем строго квадратные и даже почти ромбические (как у клоунов в цирке), а теперь выпуклые, стекловидные и явно чем-то недовольные. И уши… уши… Что-то не то с ними стало.

Уши у меломана изменились по многим параметрам. И по виду, и по цвету, и по пушистости, и по торчатости, и по просвечиваемости, и по гибкости, и по конфигурации.

Волосы на них, на ушах, стали ещё сильнее торчать. Чего не скажешь о проводах.

Провода обмякли и обвисли, они даже цвет свой поменяли, какими-то блёклыми стали, бледными, тусклыми и безрадостными.

Мужчина нажал пару-тройку кнопок на микроскопическом пульте, висящем на тех же проводах, покрутил колёсико и улыбнулся, видимо нашёл то, что ему по сердцу было. Вот и хорошо. Ну и слава Богу.