Москва и ее Сестры

Анастасия Сергеевна Грин пришла к нам десять лет назад. Уже не помню, кто привел странную плохо одетую девчонку поработать летом. Санитарок всегда не хватало, и студентка-первокурсница пришлась как нельзя кстати.

Я разглядывала худую высокую фигуру и размышляла, как отличалось обучение тогда и сейчас. Нет, в тридцать девятом тоже выпускали недоврачей, но жизнь быстро все расставила по местам. Практики и знаний институт тогда и годы спустя давал недостаточно и выпускал скорее полуфабрикат зародыша, чем полноценного врача. Все как в довоенные годы.

Ох, не дает мне сегодня покоя Плетянин. Я помню, как он первый раз пытается войти в брюшную полость. Тьфу, стыд и срам. Он толком не умеет держать инструменты. Показываю, Вася удивляется. Молчу, откуда у меня опыт.

Зачем ему знать, что я и в Крымскую, и в Первую мировую хирургам помогала. Врать не буду, с Пироговым жизнь не сводила. О нем я только слышала. С другими поработала. Вернемся к Анастасии Сергеевне.

Настя не гнушалась никакой работы. Надо – она мыла полы. Попросили – отнесла анализы. Убрать судно? Без проблем. Или сама бежала по делам.

У нее была говорящая фамилия и костюм соответствующего цвета. Молодежь моментально окрестила нашу новенькую Зеленью. Такой она и осталась для старожилов и однокурсников.

Настеньку выделяли молчаливость и сообразительность. Как-то незаметно она научилась многому, что умели сестры. Потом, когда она была на пятом курсе, я добилась, чтобы ее перевели в медсестры. Как выяснилось, к золотым рукам у девочки прилагалась светлая голова.

Грин ходила за мной хвостом. Она задавала вопросы чаще, чем штатные сотрудники. Она приносила статьи и требовала ответить, почему так, как у авторов, не получается. Мне казалось, Настя училась даже во сне.

Меня не покидало ощущение: с нашей девочкой что-то не так. Грин вела себя как мышка. Она упорно молчала, тихо приходила и незаметно исчезала. Она не пила алкоголь, не крутила романы с молодыми хирургами, не поражала новыми нарядами и макияжем. С огромным трудом мне удалось ее разговорить.

Настя была полной сиротой. Как многие мои сотрудники. Собственно, родителей она потеряла относительно недавно. В десятом классе отец погиб на шахте, и она осталась с матерью и старшей сестрой. Тогда же и приключилась беда.

Я так до конца и не поняла всего, а входить против воли в ее сознание не хотела. Произошла какая-то ужасная история с попыткой группового изнасилования одноклассниками. Девочка замкнулась. Помочь было некому: мать и старшая сестра пили без просыху. Какой ангел помогал ей, не знаю, однако Настя поступила в Московский медицинский институт. Незадолго до прихода к нам ее мать и сестра сгорели вместе с квартирой, и Грин осталась одна-одинешенька. Тут-то ее ко мне и притянуло. Не без помощи Совета, думаю.

Все это я услышала незадолго до ее окончания института. Помогла Насте с поступлением в ординатуру. У девочки был несомненный врачебный талант. Я настояла, чтобы после учебы она осталась у нас.

А потом позвонила моя внучка Лина. Она не просила – требовала привести к ней Грин учиться. Я повторяла настырной девчонке, что Настя никогда не пела. Меня обрезали – распоряжение Совета. Значит, у Полины был Призыв. Деваться некуда: наши грымзы не мытьем, так катаньем заставят слушаться.

И вот Анастасия Сергеевна три года училась петь. Сколько сил я потратила, чтобы убедить нашу Грин попробовать, и не передать. Внучка заверяет: все идет по плану. Пока же Настя часто застывает над больными, будто к чему-то прислушивается. Интересно, как музыка может пересекаться с целительством?

В лирическом настроении я подхожу к отделению, и меня едва не сбивает с ног открывающейся дверью. Навстречу выбегает Настя и, огибая меня, на ходу кричит:

– Срочно в операционную, авто с Садового. Минуя приемное.

И она исчезает в недрах служебного лифта. Набираю Смирнова.

– Андрей, там авто…

– Да, я уже бегу. Подходи тоже, – он немногословен. Времени нет.

Ага, понятно. Очередное кровавое месиво. Влетаю в кабинет. Что-то диктует забрать заначки. Так, видеоларингоскоп – беру. Вчера в операционной штатный аппарат барахлил. Так, наборчик с выставки – беру. Может пригодиться. У ребят, по-моему, хорошие штучки закончились, выдадут только в понедельник. Все? Да.

И меня прошивает молнией. Призыв – всегда болезненная история. Но сегодня Совет расщедрился на ощущения. Строптивице – по полной. Без жалости.

Не гадаю – знаю точно: в операционной Он. Тот, ради кого с раннего утра бьют молнии в шпили Оружейного. Тот, из-за которого ты раз за разом приходишь ко мне.

Прижимаю к себе пакеты и бегу. Разряды растекаются по окнам. Воздух вокруг меня сгустился и потрескивает. Скорее! Только бы успеть!

4

Моя рука лежит на решетке лифта. Я сдвигаю ее в сторону. Мы с Танечкой везем очередного раненого. Парень стонет от боли, когда подъемник резко останавливается. Потом мы катим его по черно-белой плитке в операционную. Там все готово, нас ждут. Утро только начинается, а это уже третий.

Видение исчезает. Другой год, другое здание. Никаких больных за спиной. На мне нет серого платья сестры милосердия. Сегодня Совет не скупится на прошлое. Не к добру это.

Из шокового зала подают больного. Меня видит дежурная смена. Медсестра здоровается:

– Доброе утро, Илона Игоревна!

Сегодня докторам повезло: Татьяна работает давно, на нее можно положиться.

– Илона Игоревна, – тараторит девчонка-ординатор, – пять минут назад привезли. Симпатичный парень, молоденький такой, жалко.

– Стоп, только основное, пока не заехали.

Времени нет. Из него вытекает жизнь и стелется черным дымом за каталкой. В лицо ему не смотрю.

– Открытый перелом костей правой голени, подозрение на перелом таза, закрытая травма живота, и, вероятно, есть повреждения ребер. Гемоглобин… Сатурация… Гемодинамика нестабильна, – уже спокойней отвечает Оксанка.

Все это вижу и сама.

– Оксана, почему больной не интубирован?

Девчонка молчит, прячет глаза. Понятно, не рискнула. Это ее второе или третье самостоятельное дежурство. Как назло, напарник опаздывает. Хорошо, догадалась надглоточный воздуховод поставить.

– Зайдешь ко мне позже. Побеседуем.

Она смотрит на меня, как мышь на удава: такая же маленькая, беленькая, испуганные глазки не мигают. Чем они в ординатуре занимаются, если банальных вещей не знают?

– А голова как?