Москва Поднебесная

А второе – башня. Её не было! Вернее, она была, но была совсем не такой, какой Богдан видел пять лет назад. Бетонный обрубок архитектурного гиганта торчал из земли и напоминал застывший хобот исполинского слона, зарытого в недрах города. Из чрева этого хобота тянулись во все стороны сотни шлангов. По всей видимости, они качали оттуда что-то. Что, Богдан не знал. Вонища постепенно усиливалась, и дышать становилось опасно для здоровья.

Когда Богдан, превозмогая тошноту, подкатывающую к горлу, добрался до здания телецентра, он увидел множество людей возле входа. Среди них были и звёзды экрана, много раз виденные Мамедовым в телевизоре, и политические деятели, активно о чём-то спорящие друг с другом, и менты с автоматами, важно разгуливающие среди именитых сограждан. Были здесь и простые люди, отгороженные милицейским кордоном. Они стояли с плакатами и лозунгами, тревожно посматривая на снующих у входа в телецентр звёзд. Многие были в респираторах и повязках, а некоторые и в противогазах. Люди скандировали что-то о бессовестности власти, просили вернуть им смысл жизни и телесериалы, но их никто не слушал.

Мамедов протиснулся в толпу и, словно один из червей в банке, пополз к ограждению. Он чувствовал, что женщина его грёз где-то здесь, где-то среди своих телевизионных коллег возле входа.

Наконец Мамедову удалось просочиться к ограждению. Впереди стояла баба в домашнем халате и белой панаме, мешающая обзору. Она была похожа на корявый распухший гриб. Мамедов, словно грибник-эстет, брезгливо оттолкнул её в сторону. Баба взвизгнула, обругав Мамедова «чуркой немытой», и уползла подальше от злобного взгляда, которым вор-рецидивист одарил её.

Богдан, ничего не слышавший о происшествиях в Москве, предположил, что в Останкино имел место теракт. Внутренне порадовавшись успеху своих собратьев по крови, он, пристально прищурившись, начал искать в толпе Вознесенскую. Но её, по всей видимости, не было. Зато Богдан обнаружил одного известного режиссёра по фамилии Пришвинд, который, по слухам, состоял в любовных отношениях с телезвездой, покорившей преступное сердце. Мамедов с ненавистью расчленил режиссёра на несколько частей и разбросал окровавленные останки по ступеням, ведущим в телецентр. Благо произошло это только в его сознании. В реальности же режиссёр, розовощёкий и здоровый, лоснящийся на солнце, словно новорождённый, с торчащим из расстёгнутого пиджака пузом, стремящимся прорвать голубую сорочку, курил трубку и оживлённо о чём-то беседовал с молодым политиком Костромским, известным тремя загородными виллами и шикарным особняком на Рублёвском шоссе. Поговаривали, что политик метит в президенты и имеет крепкую мафиозную поддержку. О чём они разговаривали, Богдан слышать не мог.

Тут к Мамедову протиснулся потный, пахнущий валидолом мужчинка, держащий в трясущихся руках кипу бумаг. Он испытующе посмотрел в глаза Мамедова и, словно найдя в них то, что и хотел найти, нервно, срываясь на визг, сагитировал:

– Поставьте подпись! Хватит беззакония, мы положим этому конец!

– Чему? – не понял Богдан.

– Разрушению основ государства! – провизжал нервный мужчинка.

– А что тут, в натуре, произошло? – Мамедов догадался, что наглотавшийся валидола агитатор точно в курсе происшествия.

– Вы не знаете? – удивился потный собиратель подписей так, что даже растерялся. – Да как же? Вот полюбуйтесь. – Он скосил глаза в сторону телебашни. – Разрушили основу государства! Поливают общественность дерьмом!

– Кто разрушил?

– Президент и правительство! – твёрдо заявил агитатор, пламенея щеками и взглядом. – При пособничестве продемократической журналистки Вознесенской! Демона, скрывавшегося под личиной ангела!

– Как-как? – уточнил Мамедов, чувствуя, что на непорочность его возлюбленной покушаются нагло и дерзко.

– Они и ангела изобразили специально! На компьютере! – раззадорился агитатор. – Чтобы народным массам мозги запудрить!

– А Вознесенская? – уточнил Богдан, внутренне напрягаясь.

– Телевизионная проститутка! – не задумываясь, выпалил тот. – Или, проще говоря…

Но договорить он не успел: Мамедов сбил беднягу с ног выверенным ударом в челюсть. Агитатор подлетел вверх и, отпружинив от спин толкущихся демонстрантов, рухнул на асфальт. Мамедов со злостью принялся пинать ногами оскорбившего его мечту мужичонку, за чем и был замечен милиционерами. Трое служителей закона впрыгнули из-за ограждения в толпу, накинулись на Богдана и скрутили, как бешеного пса. Получив от ментов успокоительного в виде точечных ударов по почкам, Мамедов был закинут в «козлик», который покатил его, всё ещё мысленно добивающего беднягу-агитатора, в отделение.

Пресса

Вернувшись в отделение, Загробулько кипел от злости, вспоминая гендиректора злополучного треста. Кипение его поддерживала непрекращающаяся московская жара.

Он сел за рабочий стол, выпил ананасового сока, оставшегося после утопической пьянки, приведшей к последствиям, объяснить которые Вифа Агнесович никак не решался. Сок скис, оставив во рту сладковатую горечь, которую Загробулько поспешно запил водой из графина. Сев за стол, он бросил перед собой папку, изъятую у Берга, посмотрел на неё брезгливо и икнул. К горлу подкатил изжогой ананасовый аромат, Вифлеему стало тошно, и он поморщился, отчего-то вспомнив мерзкую рожу сослуживца, превратившегося в свинью.

– Эх, столица, столица… что ж с тобой творится? – пропел майор уныло. Он понимал, что нужно как-то раскручивать Берга, выводить подлеца на чистую воду, но без улетевшего в Тибет Василькова чувствовал себя Вифа Агнесович как без рук.

«А может, и правда суета бренна? – подумал он, вспомнив слова старшего лейтенанта, оставленные перед исчезновением в стране древних тайн дежурному Ключихину. – Какого лешего он там забыл, в этом Тибете? Его тут такая карьера ждала!» – думал Загробулько, поглаживая вспотевший трёхлитровый череп. Он вдруг понял, что попросту скучает по вечно счастливому подчинённому, как по собственному сыну. И хотя детей у Загробулько не было, чувства к старлею он испытывал именно отеческие. Подсознательно Загробулько мечтал, чтобы Володя Васильков был его родным, выстраданно взращённым отпрыском, подающим большие надежды на милицейском поприще.

Загробулько открыл папку, изъятую у трестоуправителя, полистал техническую документацию, из которой понял мало чего, позвонил в информационный отдел и вежливо попросил выяснить, как давно ведут свою деятельность фирмы «Бьюти Стоун» и «Stels-77», а в ответ получил наглое заявление, что никто за него делать его собственную работу не намерен.

– Да вы что там! – заорал Загробулько. – Вы что, совсем оборзели?… – Но на том конце трубку бросили, и Загробулько вхолостую употребил такое пятиступенчатое многословие, в котором выразилась вся обида и отчаяние от встречи и с Бергом, и с Дедом Морозом из детства, и тоска по практикантке Верочке, и много чего ещё. Майор в бессилии гневно обрушил трубку на рычаги.

Сейчас он выглядел, как попарившийся в бане лимон – такой же потный и кислый. Вифа Агнесович вышел из кабинета и направился в кабинет Варлама Каюмова. Старший следователь сидел в своём кабинете и грустно рассматривал газету.

– Что пишут? – поинтересовался майор, присаживаясь напротив коллеги.

– Ерунду всякую пишут, – не отрываясь от чтива, мрачно ответил Варлам.

– Ну?.. И что же?..

– Ты знаешь, сколько теперь газеты стоят? Смекнули, гады, что остались одни на ниве информатизации общественности, вот и стригут бабло. Каждые два часа новый выпуск.

– Да ну? – удивился Загробулько. – А Интернет?

Каюмов оторвал от газеты усталый взгляд и поглядел на майора тоскливо.

– Интернет вместе с телевидением приказал долго жить! Одни газеты остались. Вот свежайший номер, только из типографии. Сто двадцать рублей, между прочим! – прочувствованно, как герой любовной киноэпопеи, потерявший любимую, пожаловался следователь.

– И чего там пишут?

– Да бред собачий! Пишут, что звёзд эстрады охватил массовый психоз, и они вместо песен несут со сцены чёрт знает что. Кто благим матом орёт, кто сказки детские читает, кто гавкает, кто крякает… Они там, – Каюмов злобно кивнул куда-то в пространство, – думают, что народ совсем одурел. Пишут ахинею, и за это ещё плати им! Сто двадцать рублей!..