Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь

— А я тебе скажу, почему не получалось ничего. На гастролях в Румынии нас принимал Чаушеску — тогда секретарь по идеологии ЦК. Так он мне сказал: «Глядя на вашего Нила, понимаешь, что придет тридцать седьмой год».

— Кирилл Юрьевич, я ошибаюсь или нет: когда актер, самое зависимое существо, становится начальником, чиновником, как вы, — это приятно, это греет душу после стольких лет зависимости?

— Да что в ней приятного, в должности? Вся моя общественная карьера строилась без моего участия.

— Позвольте вам не поверить.

— Клянусь тебе! Мне звонят: «Будем вас двигать в депутаты». Бац — выбрали. Потом умер замечательный артист Толубеев, и меня выбрали председателем питерского ВТО. Образовался Союз театральных деятелей СССР — меня избрали президентом.

— То есть, вы лежите, курите, а вам сообщают, что вы уже… депутат.

— Депутатство — это вообще выдуманный буферный институт между народом и властью. Причем этот буфер ничего не может сделать. Я принимаю жалобы от людей, иду к начальству, и меня посылают. Если мне что-то и удавалось, так только в силу известности. Я был счастлив, когда меня люди приглашали на новоселье и в честь меня называли сына. А потом у меня — армейская закваска, я старался делать все как можно лучше.

— А вы пользовались ленинским обаянием?

— Это интересно: я чувствовал, что свет ленинской роли на чиновников действует, просители ко мне апеллировали: «Вы же для них Владимир Ильич». А однажды я ехал на дачу, зашел в сельпо, а там какая-то бабулька как завопит: «Ленин, Ленин!» — и пулей вылетела.

— Это замечательно, что как депутат вы помогли многим людям улучшить жилусловия. Но лично мне хотелось бы понять, как чувствуют себя демократы-депутаты того исторического съезда Верховного Совета, когда при их молчаливом участии захлопали и унизили Сахарова? Не сочтите это претензией моего поколения к вашему, но все же…

— …

— ???

— …Тогда зал был разделен на две части — одна захлопывала, другая демократически настроенные люди… Все правильно. За такие моменты приходится раскаиваться всю жизнь. Я тоже считаю, что когда была устроена обструкция Андрею Дмитриевичу, то какую-то акцию мы должны были сделать… Но… Стыдно… До сих пор.

А потом, я ведь все понимаю, общественная лабуда мешает моей актерской профессии, и кое-кто из моих коллег считали и, наверное, до сих пор считают, что я всего добился, потому что коммунист, депутат. А с другой стороны, когда после смерти Товстоногова все мои товарищи тайным голосованием выбрали меня худруком, это что-то значит.

Да не люблю я эти интервью. Человек начинает выдумывать чего-то, врать. Вот я тебе наврал.

— ???

— Помнишь, спрашивала, когда страшно? И я сказал — стукнули по башке. Да не страшно было. Больно. А испытывал страх, когда мой сын в критическом возрасте лет четырнадцати-пятнадцати, в два часа ночи возвращался домой. Я вообще безумно всегда боюсь за своих детей. Животный страх испытываю, хотя никогда не показываю.

— А при столь трепетных отцовских чувствах вы могли бы на себя взять материнские обязанности?

— Да нормально это — бояться за своих детей. И потом, я же Дева, хотя грудью не кормил, обеды не готовил.

— Последняя роль в кино — авторитет криминального мира Барон. Как вы, народный артист, экс-депутат и экс-председатель Театрального общества, докатились до такой роли?

— Я начал катиться с самого начала. Одна из первых ролей в кино — это вор в законе Ленька Лапин по кличке Лапа в картине «Верьте мне, люди». И там, кстати, мне на лице сделали шрам. Когда режиссер Владимир Бортко начал снимать «Бандитский Петербург», он вспомнил моего героя и предложил сделать такой же шрам.

А кроме того, я этого Барона, между прочим, знал.

— ???

— Я вспомнил, что как-то лет пятнадцать-семнадцать назад шел в театр вдоль Лебяжьей канавки. Вдруг ко мне подошел человек интеллигентного вида, с женой: «Кирилл Юрьевич, мы вас прекрасно знаем. Мы ваши поклонники. Вы случайно не интересуетесь стариной?» — «Интересуюсь», — отвечаю я. И он протягивает мне карточку, на которой написано: «Юрий Михайлович такой-то, главный эксперт по антиквариату». Где эксперт? У кого эксперт? Но я запомнил и визитку, и этого человека — худощавый, сутуловатый, с очень умным лицом и хорошей речью. В сериале он так и остался Юрием Михайловичем по кличке Барон. Хотя на самом деле у него кличка была Горбатый.

— Какое знание криминального мира, однако…

— Зря иронизируешь. В этом народе много интересных личностей встречается. Особенно раньше. Сейчас — так, мелочь с кулаками и цепями. Я серьезно изучал этих людей. И мне еще на первой картине помогал уголовный розыск Ленинграда.

— Но ваша последняя театральная роль — господин Маттиас Клаузен семидесяти лет в «Перед заходом солнца»… Я хочу спросить, основываясь на чем, можно сыграть последнюю любовь очень старого человека?

— Ты спрашиваешь, возможно ли влюбиться? Абсолютно возможно. Дело все в том, что душа остается молодой. Это дряхлеет тело, оболочка изнашивается, как автомобиль. И его надо выбрасывать на свалку. Ну и потом я же актер, и у меня есть возможность пофантазировать на тему любви.

— Актеры — народ суеверный. Вы не боялись браться за роль, которую, по театральным преданиям, относят к разряду лебединой песни, то есть последней?

— Я знаю, что многие артисты отказываются от ролей, которые заканчиваются смертью. Но у меня, понимаешь ли, чуть ли не половина таких в репертуаре. И что мне делать? Хотя… в гробу лежать не люблю. Вот в «Бандитском Петербурге» я должен был полежать в нем, но наотрез отказался.

Лебединая песня… Да тут какая бы роль ни была — она лебединая. Лучше уж такой лебедь, чем какая-нибудь чахлая синица. Знаешь, что меня больше пугало и останавливало? Что эту роль до меня играли глыбы — Астангов, Царев, Симонов. Говорят, Сушкевич в этой роли был гениальным. Все это знаковые фигуры. А я?..

Ну потом пришел к тому, что совсем необязательно быть героической фигурой. Надо идти от себя и думать: «Да, Клаузен был невысокого роста, худощавый». Да и потом старик, я имею в виду драматурга Гауптмана, оказался мудрым. Какие бы просчеты он ни допустил в пьесе, он рассказал о человеке, который прощается с веком, недоволен им.

— Кирилл Юрьевич, если зачеркнуть всю жизнь и с начала начать, то вы…

— Да не знаю я. Может, я вообще артистом не был бы. Я свою жизнь начинал с других мечтаний. Я, например, люблю копаться в старых бумажках. Но не просто бумажках, а написанных аккуратным, каллиграфическим почерком. Может быть, я был бы хорошим архивариусом. Хотя нет, у меня нет системы. И несмотря на то что время от времени я расчищаю квартиру от завалов, у меня такой бардак.

Я люблю старые книги. У меня, например, есть прижизненное издание «Ревизора», и мне его приятнее читать, чем книжку из серии «Школьная библиотека». А может быть, знаешь, я стал бы администратором или функционером в футболе. Вот я прихожу на стадион, как на праздник, и на великих футболистов смотрю, как на богов. А если бы я был функционером, я бы носил за ними майки. И был бы при своем любимом футболе.

Но сложилось как сложилось. Это жизнь.

— Ваша дочь Маша — актриса БДТ. Когда вам приходится распределять роли и очередь доходит до нее…