Москва. Загадки музеев

Илья спросил о копиях. Копиях шедевров. Зубчики цеплялись друг за дружку, маховик разгонялся. Это про Эрмитаж поговаривают, что там заменили половину картин. А что в нашем Музее? Гипсовые реплики известных скульптур и подлинная живопись. Петр хлебал чай «не затягиваясь», не ощущая вкуса, механически подплескивал на водяную мельницу. Дубликаты, подделки, копии… очередное щелканье колес привело к победному звону – дверка стального ящика медленно приоткрылась. Петр вынырнул и сделал вдумчивый глоток. В темноте сейфа сиял вишневыми капельками кармина Рембрандт.

За несколько дней до слета Петр проводил для небольшой группы старшеклассников игру в залах голландской и фламандской живописи. По условиям игры капеллан узнал от кающегося об убийстве хозяина замка, но не вправе раскрыть тайну исповеди. Чтобы оставить намек на заколовшего князя предателя и тем предать его суду потомков, священник изменяет картину Рембрандта. Петр долго стоял с ребятами у картины «Неверие апостола Фомы» и обсуждал, откуда появилась загадочная деталь. Картина Рембрандта отличалась от всех распятий, когда-либо виденных Петром. Полотно не то чтобы противоречило преданию о казни Христа. В записи евангелиста Иоанна сказано только: «Один из воинов копьем пронзил ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода». Но великий голландец нарушил канон, все живописцы изображали распятого одинаково, и только Рембрандт – по-другому. Вот Петр в шутку и предположил, что мог существовать капеллан, который когда-то перерисовал картину в своей церкви.

Что, если «Неверие апостола Фомы» – подделка, и Петр случайно вложил перста в чужую рану? Петр показал картинку Илье, тот долго морщил лоб, но, в конце концов, сдался.

– У вас распятия в церквях висят? – Петр никогда не подсказывал ученикам, пусть своей головой доходят.

– Обижаешь! У нас все есть – и церкви, и часовенки у дороги. У каждого источника обязательно иконку лепят…

– Вспомни, как у вас рисуют Христа, и посмотри на этого, – Петр сунул под нос другу телефон. Память не помогла, и прибегли к прямому сравнению разных изображений.

– А что, так можно? – ухнул кузнец. – и никто этого не видит?

Петр еще раз заварил чай, без чая не думалось. «И печально глядит на дорогу, у дороги распятый Христос…» [17] Пока Петр размышлял о картине Рембрандта, Илья вцепился в машину.

– Любопытный персонаж вырисовывается, – чай Илья, как пустой напиток, отставил в сторону. – Он не олигарх, просто богатый человек, раз ездит на «гелике», а не на представительском классе. Такой старый бродяга из 90-х, когда на джипах на разборки ездили. И, скорее всего, живет под Москвой – тогда и клиренс оправдан, и лебедка на бампере. Любит сам по проселку порулить. При подобных типах всегда пара бугаев ошивается, именно они за тобой охотятся. И какой-то серьезный интерес у него в музее.

17

Александр Вертинский, «В степи молдаванской».

– Нитки темные и иголку раздобудешь, – вспомнил о порванных брюках Петр.

– Оставь, Анжела зашьет, – Илья подмигнул, – бухгалтерша наша.

Я покажу тебе музей

– Смотри, какой чай тебе Анжелка надыбала, – в одной руке Илья нес зашитые брюки, в другой – жестяную коробку.

Чай был ароматизированный, несъедобный, но Петр поблагодарил. Он понимал, что сейчас заглянет и Анжела, полюбопытствовать, может быть, она зря ночью сбежала.

Анжела появилась через пару минут со свежим печеньем в лаковых разноцветных пальчиках. Хоть и покупное, а свежайшее, прямо из печи, надо есть, пока рассыпчатое. Ну и понесла гостю. Петра обшарила глазами всего, Петр тоже не стеснялся. Девушка была постарше Ильи, как минимум на пару лет. В таком спелом возрасте после тридцати. Статная, полноты не северной рубенсовской, а южной ренессансной, когда тело распирает свет, сила, здоровье. Такие женщины всегда привлекали Петра. Обесцвеченные волосы не могли замаскировать резные ноздри и барочную линию губ – южанка. Как на это раньше клевал он! Где мои семнадцать лет… Петр взглянул женщине прямо в глаза с глубочайшей благодарностью: спасибо, что убежала.

И в третий раз пошел в Музей Петр Дивин. Компанию ему после недолгих уговоров составил Илья. Петр продолжал утверждать, что музей – самое безопасное место на земле, но кум коротко сказал: «Только вдвоем». Кузнец был в дорогой черной рубашке с фиолетовой искрой, в черных новых джинсах, в кожаных туфлях в цвет плоской цепи на груди. Серую шляпу с короткими полями он лихо сдвинул на затылок, под мышкой нес плетеное портмоне размером с автомобильный ремонтный набор. Щетина аккуратно выровнена и обильно смочена пряным одеколоном. Илья чуть возвышался над кумом, если стояли рядом, но один из-за своей кузнечной широты казался приземистым.

«Флаг не будет спущен. К бою!» – протрубил Петр. Он перебрал в жестяном шкафчике куртки хозяина, выбрал с измазанными маслом рукавами и опаленными дырочками на животе, развернул и оторвал кусок алой подкладки. Шелковистый бутон вырос в карманчике пиджака.

На гранитных ступенях нечто бесформенное, сляпанное из гнутого металла, демонстрировало превосходство современного искусства над скучной гармонией точеных мраморных колонн. Петр первый раз шел с другом в музей и с некоторым беспокойством следил за реакцией кузнеца. Илья обошел композицию, сунул руку внутрь.

– Швы – халтура. Такому сварному только заборы чинить.

Медные двери впустили в расписной вестибюль. Высоко над головами два ряда медовых колонн держали светящийся прямоугольник. Осенний прохладный свет, смягченный пыльными стеклами, засыпал широкую розовую лестницу. В глубине за блестящими завитками капителей скакали и прыгали меднотелые греки.

– И еще вот так, и так! – командовала фотографирующей товарке девица, выгибавшая спину на матовых ступенях.

Из-под сводчатой галереи вышли в просторный двор. Под резными балконами сияли благостными лазоревыми бликами керамические панно. Лестница с переломом вела на просторную террасу. Загадочный восьмигранник в центре охраняли мягкие лавочки. Подпиравшие колонны воины буравили глазами пол. Надменные всадники смотрели вдаль за беленые стены. А гигант с заломленными крупными кистями и пышными локонами нацеливался на арку цвета пепла и глины, свитую из гирлянд, львов и фигурок. Фигурок прямых – попирающих и согбенных – поддерживающих.

– Видел-видел этого красавчега! – Илья подошел к Давиду.

– Во Флоренции на площади? Там копия мраморная, а у нас копия гипсовая. Этот зал – апология копирования! Я специально ездил смотреть этих всадников в Падую и Венецию. И что? Здесь я вижу выражение лица, ангелов на седле, могу пофантазировать, почему военачальник босой и к чему тогда крепятся шпоры. А в Италии такие памятники стоят на высоченных постаментах и деталей не рассмотреть. Этот зал – идеальный образ Европы – доступной, понятной, вон подписи, и безопасной, гипс сумасшедшим с молотками не интересен – другой поставят. Всего по чуть-чуть: архитектуры, статуй, барельефов. Есть из храма, есть из дворца.

– Да, без благородной патины, и эти лица ласкали не гении, а формовщики и художники-имитаторы, их называли «бронзировщики». Но над гипсами тоже плачут, – Петр развернул друга к двум одинаковым головам. – Этот зал создали, когда путешествовать было дорого и сложно. Потом железный занавес не пускал. Тысячи… нет, пожалуй, целая страна изучала искусство по этим копиям. Сейчас чужие города стали доступны, все отснято и прокомментировано, но гипсы продолжают удивлять…

– Я был потрясен, узнав, что всю жизнь смотрел на копию, когда в подвале стоял оригинал. Отличишь копию от подлинника? – Петр предложил сравнить два одинаковых бюста. Два изображения круглолицего мужчины с острым носом, усталыми глазами и бороздами-завитками на высоких скулах.