Мост бриллиантовых грез
Шрифт:
Шляться по помойкам – так называла Галина страсть любимого супруга к поискам всяческой старины.
– Логично, – согласилась Галина. – Но что он скрывает? Может, подцепил где-то что-то… Он со мной уже лет пять не спит, ты представляешь?
– И как же ты обходишься?! – почти с ужасом спросила Эмма. – Соседа во грех вводишь? Или какого-нибудь хорошенького психа? Или тихо сама с собою?
Галина покраснела и чистоплотно поджала губы:
– Да я и без этого обхожусь! Мне ведь уже сорок шесть, пора о душе подумать…
Эмма посмотрела на нее с жалостью. Она была младше подруги всего лишь на два года, однако считала, что ей-то о душе думать рано – наоборот, самое время думать о теле, потому что жизнь у нее только началась. Эмма принадлежала к тем натурам, у которых происходит так называемое позднее взросление. Не то чтобы она была безнадежно инфантильной, вовсе нет. Просто в те годы, которые другие тратят на танцы-пляски-пирушки-развлечения, Эмма была
Появившись впервые на работе в убогоньком костюмчике, купленном на Алексеевском рынке («сделано в Турции», конечно), Эмма очень скоро приоделась в бутиках и заново обставила квартиру. Она стриглась и делала маникюр в не самой дорогой, но и не самой дешевой парикмахерской. Она позволяла себе регулярно ходить в салоны красоты. Словом, она стала не без удовольствия посматривать на себя в зеркало и обнаружила, что там и впрямь есть на что посмотреть. Эмме стали понятны и приятны игривые мужские взгляды, у нее завелись два-три кавалера, с которыми она с удовольствием отправлялась в постель при всяком возможном случае, наверстывая упущенное. Оказывается, мужчины очень разные, несмотря на то, что делают с женщиной вроде бы одно и то же! К сожалению, а может быть, и к счастью, никто из этих кавалеров не понравился Эмме настолько, чтобы влюбиться. Они, строго говоря, ничего особенного собой не представляли: доценты, кандидаты наук… Мелкота! Кроме того, они были люди семейные, обремененные женами и детьми, а связь с человеком семейным почти непременно чревата скандалом. А главное, ее любовники все были гораздо старше ее, а она-то была постоянно окружена множеством молодых красивых юношеских лиц… Короче говоря, бедняжка принадлежала к тем женщинам, которые способны любить только молодых мужчин.
Эмма смотрела на свое отражение в зеркале, словно сквозь некую сверкающую дымку, скрывающую от нее появление новых и новых неизбежных морщинок и прочих примет возраста. Ей казалось, что она точно так же молода, как все эти красавцы, которых она видит каждый день на лекциях и семинарах и которые поглядывают на преподавательницу французского с искренним мужским интересом… На счастье, у Эммы был холодный, логически совершенный ум, которым она понимала: на семьдесят процентов это внимание построено на голом расчете – желании расположить училку в свою пользу. Понимала она и другое: как бы ей ни нравился тот или иной студентик, в какое бы томление ни повергали ее плоть мысли о нем, любая связь или даже намек на связь с ним погубит ее жизнь и карьеру. Этого Эмма допустить не могла и не хотела. И не допускала. Борьба с собой давалась трудно: в отличие от подруги, она была женщиной отнюдь не холодной, а наоборот – сексуально озабоченной. И даже весьма. Ну что ж, она находила некоторую разрядку в объятиях своих зрелых кавалеров, а в самые сладкие мгновения представляла себя с кем-нибудь из тех молодых оболтусов, которым ставит зачет или незачет, а то и кое с кем другим… Слава богу, у нее было достаточно богатое воображение!
Впрочем, настоящая и будущая любовная биография Эммы Шестаковой пока не имеет к делу никакого отношения, кроме одного: она была человеком нестандартных решений и поступков.
– Послушай, – сказала она подруге, поразмыслив, – ты в самом деле хочешь знать, что с твоим Валерием происходит?
– Ну да, – удивленно приподняла брови Галина. – А с какой бы радости иначе я у тебя совета просила?
– Ну, тогда вот тебе мой совет, – решительно заявила Эмма. – Раздобудь в своей психушке какой-нибудь препарат, который, по-научному выражаясь, подавлял бы сознание, а на речевые рецепторы воздействовал бы, наоборот, возбуждающе. И потихоньку подсыпь, подлей или как-нибудь впрысни его Валерику.
– Что-что? – растерянно спросила Галина.
– Ты не слышала? Или ушам своим не веришь? – усмехнулась Эмма.
– Ушам не верю… – пробормотала ее подруга. – Да как тебе такое могло в голову взбрести?!
Эмма пожала плечами, встала с дивана, на котором сидела, и направилась к выходу.
– Нет, погоди! – схватила ее за руку Галина. – Не уходи и не обижайся! Я просто… я просто не ожидала такого от тебя.
– И это очень хорошо, – хладнокровно ответила подруга. – Если мы будем делать только то, чего от нас ждут, все с тоски передохнут. Между прочим, знаешь, как я мечтала о такой жизни, какую теперь веду: с уверенностью в завтрашнем дне, упорядоченной, надежной! Но если бы мне сейчас подвернулась какая-нибудь авантюра, я ввязалась бы в нее, не задумываясь. Разумеется, если бы знала, что в финале мне светит что-нибудь существенное… деньги
или положение…– Или любовь? – лукаво предположила Галина, наслышанная кое о каких тайнах подруги.
– Любовь? – Эмма приподняла брови. – Любовь – это средство, а не цель. Это отличное, самое лучшее на свете средство для тренировки сердечной мышцы. Но только романы и фильмы кончаются свадьбой или любовной встречей. На самом деле после свадьбы следует развод, а после встречи – прощание. Уж я-то знаю! Поэтому я готова играть в любовные игры с кем угодно и в какой угодно позиции, но приз должен быть более весомым, чем просто оргазм или обручальное кольцо. Понимаешь?
Слово «оргазм» Галина знала только понаслышке, и вообще, такие разговоры ее страшно смущали, поэтому она отмахнулась от Эммы:
– Ладно, давай снова про Валерика поговорим. Ты смешная: прямо так взять шприц с каким-нибудь нейромедиатором, положить в карман и выйти из отделения, чтобы дома мужу язык развязать? У нас там знаешь какой строгий контроль!
– Значит, эта штука называется нейромедиатор? Будем знать. Что касается контроля, то ты вынеси просто ампулу, а шприц у тебя и дома есть, – хладнокровно посоветовала Эмма. – Ну что ты так таращишься? Опять ушам не веришь? Дурочка, я тебе дельный совет даю. Ты что, уже забыла, за каким партизаном я была замужем? Из Ломакина можно было вытянуть, куда он зарплату спрятал, только применив к нему нейромедиатор в виде стакана. Или даже двух стаканов.
– Ну так то Ломакин… – все еще нерешительно протянула Галина. – И потом, ты же узнавала у него про деньги. А в моем случае о деньгах и речи нет.
– Во-первых, все мужики разные только в постели, а в жизни – похожи до тошноты, это ты мне как опытной женщине поверь, – парировала Эмма. – А потом, откуда ты знаешь, что речь не идет о деньгах? Может, твой Валерик именно что клад нашел и боится в этом признаться? Или не хочет…
С Эммой иной раз такое бывало – ляпнет что попало, как принято выражаться, «в сторону», а оказывается, попадет вовсе не в сторону, а в самое-пресамое яблочко… Так случилось и на сей раз.
Хорошо тому, кто ничего не имеет и ничем не владеет. Он свободен, он независим. А обладающий, владеющий… Ему тяжко! Внезапно свалятся на тебя деньги – будешь бояться, что они исчезнут так же неожиданно, как и появились. Купишь драгоценное украшение, уникальную вещь – спать не сможешь, опасаясь, что приобретение украдут. Заведешь молодого любовника… Ну, понятно, что тоже будет не до сна, хотя и по другой, сладостной, сладострастной причине. Однако каждое утро ты будешь подниматься с постели с одной мыслью: а не последней ли вашей ночью была эта ночь? Что, если сегодня он пойдет куда-нибудь, просто так, прогуляться, да больше и не вернется? И как ты будешь жить тогда?
Может быть, не сможешь жить вообще…
Теперь Фанни боялась только одного на свете: потерять Романа. Этот страх преследовал ее каждое мгновение, даже когда она не отдавала себе в том отчета. Потому что потерять его – означало бы вновь утратить то сияние молодости и красоты, которое вдруг озарило ее лицо, ее облик. Фанни и сама понимала, что похорошела несказанно: она ловила восхищение во взорах встречных мужчин и отвращение в глазах встречных женщин. А эти две составляющие (особенно последняя!) – неопровержимое подтверждение того, что выглядела она хорошо, очень хорошо! «Le Volontaire» гудел от комплиментов в ее адрес, даже пидермон Мэтью сподобился выразиться на тему, что все женщины, конечно, ошибка природы, кроме таких красавиц, как мадам. А бездельник Арман, наоборот, что-то загрустил, только смотрел, смотрел на Фанни не то с тоской, не то с насмешкой, кто его разберет (Фанни никогда не могла понять, о чем он думает, когда говорит всерьез, а когда ерничает). Да и не до Армана ей было! Каждое мгновение этих счастливых, счастливейших, невероятных дней (именно дней, а не ночей, потому что ночью он был рядом, близко, ближе некуда!) было пронизано болью и страхом. Они не отпускали ее, даже когда субботним утром Фанни по обыкновению надевала бриджи, мягкие полусапожки на низком каблуке, садилась на велосипед с корзинкой, укрепленной впереди, и ехала на рынок аж на авеню Трюдан. Конечно, вполне можно было пройти пешком квартал и очутиться на площади Бурз, где около здания Биржи тоже раскидывался рынок, но, во-первых, Фанни отлично знала, как потрясающе смотрится на велосипеде, во-вторых, езда на велосипеде – отличная тренировка, субботним утром она даже без обязательной пробежки обходилась, а в-третьих, Фанни никогда не упускала случая побывать близ Сакре-Кер. Вообще-то, существует даже анекдот, что это место, куда настоящие парижане никогда не ходят, только туристы. Снисходительно улыбаться при упоминании Сакре-Кер для парижан – хороший тон, но Фанни, типичная парижанка, в этом случае типичной не была. Ну, нравился ей храм Священного Сердца, что тут поделать, вот такой моветон! Словом, даже когда она ехала на рынок, поглощенная, казалось бы, сугубо будничными, бытовыми заботами, она беспрестанно размышляла, а застанет ли Романа, когда вернется?