Мост через огненную реку

Она снова спустилась на кухню. Бейсингем по-прежнему сидел за столом, равнодушно ковыряя жаркое. Вроде бы должен быть голоден – а почти ничего не съел, миска как была полной, так и осталась. Ладно, кормить будем потом… Она кивнула, Энтони послушно поднялся, опираясь на стол. Да он же на ногах не стоит!

– Вот что, Бейсингем, – говорила Эстер на ходу. – Вы у нас аристократ, без лакея ни раздеться, ни одеться. У меня лакеи приходящие, сейчас их нет, а кухонный мужик вам едва ли подойдет, он руки лишь по праздникам моет. Там, в ванной, бывшая нянька моих сыновей. Возраст у нее почтенный, вы ее не смутите. Она вас потом отведет в вашу комнату. У меня еще сегодня много дел, так что спокойной ночи…

Энтони Бейсингем остановился, словно хотел разразиться очередной тирадой, но вместе этого лишь коротко сказал: «Спасибо!» и поцеловал ей руку…

– Залезайте в ванну, – сказала старуха. – Грейтесь. Я вас пока причешу…

Раздеваться в ее присутствии было совсем не стыдно. Щепетильность из него тюрьма выбила напрочь. Он сидел в теплой воде и, пока Барбара расчесывала сбившиеся комками волосы, отчаянно старался не заснуть. Последние силы таяли, как снег под солнцем, и дело кончилось тем, что, несмотря на сохранившиеся еще остатки стыдливости, Энтони позволил ей вымыть себя, как маленького ребенка.

Когда он кое-как, с помощью Барбары, выбирался из ванны, стенку внезапно повело вбок.

– Эй, сударь, сударь! – услышал он откуда-то издалека. – Ну-ка, сядьте на табурет. Вот так, в уголок головой прислонитесь… Давайте-ка я вас одену…

А Эстер молодец, он не ожидал такого такта. Вот тебе и Полковая Лошадь. Надо будет вызвать тех, кто ее так называет, когда он снова станет тем, кем был. А кстати, кем он станет после Тейна?

Он боролся с этой мыслью, пока брел вслед за Барбарой по пустым темным коридорам, пока взбирался на третий этаж, присаживаясь отдохнуть на каждой площадке. Черт, вот ведь как развезло! Прямо как дорогу в дождь. Дождь называют слезами неба… Поплачь, Бейсингем, поплачь! Теперь можно, хоть залейся слезами. Там было нельзя, там надо было держаться, любой ценой, а теперь плачь, пожалуйста! Но не хочется. Ничего не хочется…

– Давайте-ка ноги сюда, сударь, – пробился к нему голос Барбары.

– Зачем?

– На ужин поджарить! – фыркнула старуха. – Изрезаны все, надо же смотреть, куда идете…

Да, прислуга у Эстер груба, как и она сама. Но ведь возится же с ним. Как приятно, когда с тобой возятся, укладывают спать, кладут к ногам грелку с горячими кирпичами…

– Давайте-ка ноги к теплу, сударь… А то пробегали по холоду. Вот и хорошо. Принести вам что-нибудь?

А спать совсем не хочется. То глаза закрывались сами собой и мысли путались, а теперь голова ясная-ясная. Сейчас она уйдет, и снова начнутся мысли… Сказать, чтоб не уходила? Глупости, еще не хватало. Что же делать?

– Ну так что принести?

Бейсингем поднял голову от подушки и выдохнул:

– Водки!

…Эстер сидела в кухне за столом и ела, уставившись прямо перед собой. Барбара подошла, стала рядом. Хозяйка махнула ей – садись, мол, кивнула на бутыль с вином. Условности между герцогиней и ее доверенной служанкой существовали только при посторонних.

– Ну что? – спросила герцогиня.

– Он вам нравится? – меланхолично поинтересовалась служанка.

– Я думала, ты умнее. Мы встретились случайно – не оставлять же его было на улице. Что с ним?

– Ничего особо страшного. Худой только очень, все ребра наружу, да на ходу качается. Пока на третий этаж взобрался, два раза отдыхал. А так чистенький, как младенчик, ни синяков, ни ран. Только на руке ожог, глубокий – похоже, что лекарский. И ноги поранены, но это, должно быть, уже потом… Наверное, его и вправду попугать хотели.

Старая служанка была в курсе всего, что происходило во дворце: надо же Эстер с кем-то делиться своими наблюдениями и с кем-то советоваться.

– Попугать? – пожала плечами герцогиня. – Пугают не так. Полтора месяца в дворянской камере с видом на крепостную стену и хорошей кормежкой – это я понимаю. Или неделю в подвале. Недели вполне достаточно, чтобы человек понял, кто главнее. Тем более Красавчик – он парень покладистый и легкомысленный. Такими оттуда выходят, когда за дело берутся всерьез – но тогда почему его не пытали? Хотя бы пару раз раскаленным железом должны были приложить, без этого никак, если он упорствовал.

– А если не упорствовал? – предположила Барбара.

– Тогда бы его не выпустили. Что же получается? Получается у нас ерунда…

– А если его хотели попугать, а он заупрямился? И она заупрямилась?

Положительно, иной раз Барбара высказывает очень здравые мысли!

– Но если так… Если так, то получается, что Красавчик сдался – иначе бы он не вышел. Но тогда почему он сейчас не во дворце, а у меня? Нет, как ни поворачивай, ничего связного у нас не выходит…

– Может, завтра сам чего расскажет?

– С какой стати? – пожала плечами Эстер. – Кто я ему? Но в одном ты права: утро вечера мудренее…

«Сука! – добавила герцогиня про себя. – Венценосная сука!»

…В полдень Эстер послала Барбару в комнату на третьем этаже, затопить камин. Та вернулась и сообщила, что гость до сих пор спит. Водки выпил около стакана: это Красавчику, да еще такому замученному – как Конраду Гальдорфу бутылка. В час дня Эстер отправилась на третий этаж сама, подложить дров.

Энтони Бейсингем не спал, но и вставать не собирался, а отрешенно смотрел в окно, за которым снова начинался дождь – вчерашнее прояснение было не более чем прояснением. Выглядел он неплохо, даже легкий румянец появился. Широкий рукав рубашки сполз к локтю, обнажив небольшой, но глубокий ожог – впрочем, руку, хотя и исхудалую, однако все еще мощную и изысканную, он совершенно не портил.

– Вы странный гибрид, Бейсингем, – изрекла герцогиня, наклоняясь к камину. – У вас достаточно тяжелая мускулатура, при этом тонкая кость и маленькие руки и ноги. Хотела бы я знать, как вы этого добиваетесь.

Бейсингем пожал плечами и безразлично отозвался:

– Гимнастика. Гири. Фехтование на старых мечах.

Так. Первая попытка расшевелить Красавчика провалилась. А ведь раньше стоило лишь мимоходом поинтересоваться чем-то, относящимся к внешности – одеждой, драгоценностями, умением танцевать, – и оставалось только слушать, да так, что слова не вставишь. А сейчас он, едва проронив несколько слов, замолчал, лишь смотрел теперь не в окно, поскольку это было бы невежливо, а на руки Эстер, орудовавшие кочергой.

– Не спешите вставать, – сказала, выпрямляясь, герцогиня, хотя Энтони явно не думал подниматься. – Сейчас принесут завтрак, позавтракаете в постели.

Через несколько минут в приоткрывшуюся дверь протиснулась Барбара с подносом. Служанка помогла Бейсингему утвердить поднос на коленях и удалилась. Красавчик есть не торопился, взял двумя пальцами вареное яйцо и поворачивал, любуясь его формой и игрой света на белой скорлупе. Эстер ждала от него очередной философской сентенции, но Бейсингем заговорил о другом.

– Вы тоже странный гибрид, сударыня, – заметил он как бы между делом, не отрывая глаз от яйца. – Герцогиня, которая сама подкладывает дрова в камин. Может быть, вы и одеваться гостям помогаете?

«Уже хамит. Скоро он опомнился, – фыркнула про себя герцогиня, быстро взглянула на Бейсингема и содрогнулась: глаза у того были совершенно пустыми. – Хотя, пожалуй, не хамит, нет. Это то, что ему обязательно надо знать! Барбара тоже молодец, яйцо ему притащила, как жениху на свадьбе, додумалась, корова!»