Мост дружбы

— О'кэй, — тихо произнес он. — Я напишу… напишу вам эту записку, но только… никто не должен узнать мой почерк. Я не могу… не могу быть замешанным…

Мистер Медж вынул записную книжку и стал неловко писать левой рукой.

Муцикава наклонил голову. Медж не видел выражения его глаз.

«Муцикава… — вспомнил Медж. — Я слышал это имя. Ах да… Недавно в газетах… какое-то убийство молодой японки… дочери крупного психиатра. Ну что ж!.. Значит, этот может…» И он улыбнулся.

Часть третья. КАТАПУЛЬТА

Берегите

слой озона. Он защищает

Землю от ультрафиолета, а раны в

нем не заживают.

Глава первая. ЧЕМОДАН МУЦИКАВЫ

Муцикава вышел из «Клуба суеверных» на Бродвее. Бесконечный поток автомобилей перегораживал улицу. Настроение у него было приподнятое. Решимость наполняла все его существо.

Сейчас он ненавидел Арктический мост и Андрея Корнева, как только может ненавидеть человек своего врага, отнявшего у него все, что он имел в жизни.

Он, Муцикава, считающий себя истинным японцем, должен скитаться в эмиграции, не может вернуться на родину по вине Корнева. Он стал преступником, убийцей…

Ненавистный профессор Усуда! Это он послал его в дьявольскую экспедицию американцев, чтобы избавить дочь от его претензий. И для этого он свел его с агентами судовладельцев. Оказывается, Усуда любовно защищал свою дочь, а Муцикава…

Медж, некогда всесильный Медж — сейчас только жалкое существо, способен лишь на то, чтобы дать Муцикаве записку к дочери, написанную левой рукой. Ну что ж, и этого довольно. Жизни больше не существует для Муцикавы. Нет О'Кими, нет чести, нет родины. Ну что ж, пусть придет смерть, но… Но прежде весь мир узнает Муцикаву! Проклятое сооружение и его ненавистный создатель пойдут на дно. Теперь им уже не восстановить свой проклятый мост!

Муцикава вздрогнул и очнулся. Пронзительный визг раздался над головой. Он услышал отчаянные ругательства и даже непрекращающиеся автомобильные гудки, запрещенные в городе.

Он стоял на мостовой. Перед ним, заняв почти всю улицу, остановился затормозивший в последнюю секунду автомобиль. Американец без шляпы, красный, с выпученными глазами, безобразно ругался:

— Эй вы, черт вам в оба слепых глаза! На кой дьявол носите вы очки, если лезете прямо под машину? Вы думаете, что мне жаль разбить вашу идиотскую голову? Как бы не так! Мне просто жаль разбить фары у машины!

Муцикава почему-то снял шляпу и смущенно вертел ее в руках.

— Извините, сэр, — пробормотал он.

— На кой черт мне ваши извинения! Я плюю на них! Я не возражал бы против того, чтобы хорошенько помять вас радиатором, если бы был уверен, что у такого бродяги найдутся родственники, которые смогут заплатить за помятый капот. Не люблю давить бездомных собак.

Муцикава вспыхнул. Ничем нельзя было его больше оскорбить, как упоминанием о его бездомности, Он стиснул зубы:

— Я думаю, извините, сэр, что… что американские законы покарали бы вас за преступление.

Американец расхохотался:

— Что? Американские законы? Да вы их, я вижу, не знаете. В Америке каждый оказавшийся на мостовой в неуказанном для пешеходов месте приравнивается к сумасшедшему. Поняли вы это? По нашим законам, парень, ваши родственники возместят мне все убытки, которые нанесет ваша разбитая голова моей машине.

— Извините, сэр, я жалею, что законы Америки действительно таковы, — вежливо, но зло сказал Муцикава и сошел с мостовой.

Американец послал ему вслед крепкое словцо и медленно поехал вдоль тротуара.

Непростительная оплошность! Он должен быть осторожнее. Его жизнь еще нужна для больших дел. Эти руки должны уничтожить проклятое сооружение.

Муцикава остановил таксомотор, вынул записку Меджа и дал шоферу адрес Амелии. Частые остановки у светофоров его не беспокоили. Он снова погрузился в обдумывание всех деталей своего плана.

Лишь бы пробраться в туннель! Он взорвет эту проклятую трубу и пустит ее на дно, не задумываясь над тем, как спастись самому. Еще в детстве он мечтал стать в новой войне живой торпедой, чтобы взорвать вражеский корабль. Время пришло. Теперь он будет живой миной и пустит ко дну ненавистное сооружение. Пусть вместе с самим собой! Но и с Корневым также. Вместе с этим живучим Корневым!.. Проклятье ему, отнявшему счастье Муцикавы!

Автомобиль остановился перед высоким зданием. Надо было подняться на пятнадцатый этаж.

Лифтер открыл дверь и, высунувшись, крикнул:

— Ап! Вверх!

Муцикава вошел в кабину лифта. С ним вместе пошла какая-то дама. Муцикава поспешно снял шляпу: он знал, что так принято у американцев.

Дама была еще молода. Но фигура ее как-то преждевременно поникла. Она была одета просто, без крикливости, даже, пожалуй, бедно.

Муцикава решил заговорить с ней, спросить, не знает ли она работающую в этом доме Амелию Медж.

Дама приподняла изломанные посередине брови.

— Что вам угодно? — сухо спросила она.

Муцикава смешался. Черт возьми! Никогда не умел он разговаривать с женщинами. Он, готовый на любой смелый поступок, не находил слов при разговоре с самой простой женщиной. А тут эта строгая леди… Зачем только он обратился к ней?

— Я Амелия Медж. Что вам угодно? — повторила женщина.

— Извините, леди, — пролепетал Муцикава, набираясь храбрости. — У меня есть к вам записка от вашего отца.

— О'кэй! Давайте ее сюда.

Муцикава колебался. Он не мог передать такую щекотливую записку первой встречной женщине.

— Простите, леди. Позвольте мне вручить эту записку у вас в офисе, — схитрил Муцикава.

— Хо-хо! — воскликнула женщина. — Давайте-ка сюда эту записку без лишних слов.

— Да, но, леди… — запнулся опять Муцикава.

Лифт остановился.

Они вышли в коридор. Женщина направилась к двери, на которой значилось: «Школа приличного поведения и хорошего тона».

Ниже была карточка: «Цены умеренные».

Мисс Амелия Медж, бывшая жена великого Кандербля, вчерашняя миллионерша, в прошлом эксцентричная председательница Лиги борьбы с цепями культуры, теперь обучала неловких провинциалок правилам хорошего тона.

— Да, я здесь работаю, — сказала Амелия, как бы отвечая Муцикаве. — Скорее выкладывайте ваше дело, если не хотите получить в челюсть!

Тон Амелии убедил Муцикаву, что он действительно имеет дело со знаменитой Амелией Медж.

— Да, я обучаю этих идиоток, как надо сидеть в гостиных и какими ложками пользоваться за обедом, — с горечью произнесла Амелия.