Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве

— Это я виноват! Лучше бы меня забрали!

— Перестань визжать, не баба! — прикрикнул Афанасьев. — Придет и твой черед, не спеши… А с парнишкой ничего не станется, отпустят по малолетству. О другом думай: восемнадцать пострадали — остальным облегченье… И еще думай, Миша, что мы забастовку-то по собственной воле сварганили. Слышишь, захотели и подняли людей!

Донесения агентов по делу «русско-кавказского кружка» становились скуднее фактами. Объединение подпольных сил благодаря неуемности энергических действия Егупова близилось к завершению. Все более или менее крупные группы уже выявлены, оставалась кое-какая мелочь, но и ею не пренебрегали. Познакомился Факельщик с землячеством костромичей. Откажись волжане стать под знамена Егупова — остались бы для охранка не представляющими интереса. Но нет, потянулись к Факельщику: фамилии и приметы студентов заняли в рапорте полторы страницы. Затем Егупов втянул в свою орбиту несколько слушательниц фельдшерских курсов. Потом — каких-то сибиряков, устраивавших чтение реферата «История Коммуны» Лавуазье. Словом, бисер, пшено… Но, ковыряясь в шелухе донесений, Зубатов нутром чуял: затишье перед бурей.

И — грянуло! В начале апреля 1892 года прибыл с долгожданной литературой эмиссар из-за границы. Семен Григорьевич Райчин — заведующий типографией плехановской группы «Освобождение труда».

Егупов с Кашинским судили-рядили, куда определить гостя.

— Я вообще не намерен связываться с плехановцами, — нервничал Петр Моисеевич. — Не понимаю, зачем тебе понадобилось входить с ними в сношение…

— А ты знаешь других заграничников, у которых такая же могучая типография? — окрысился Егупов. — Лично я не знаю! И потом после драки кулаками не машут… Думай, куда пристроить.

— Пускай Бруснев его берет.

— Что ты! — Михаил Михайлович как ужаленный забегал по комнате. — Менее всех подходящ… Узнает подробности о транспорте, потребует долю и для фабричных, отрицающих террор!

— Признающих террор, — тонко улыбнулся Кашинский. — Программа организации составлена, утвердим — заставим Афанасьева подчиниться.

— Заставим ли? — Егупов остановился, задумчиво ерошил бороду.

— Не подчинятся, не получат литературы. Сто рублей за пуд — деньги… У Афанасьева такой наличности не имеется, рабочая касса покамест бедна. Значит, платить будем мы, как обещали… Ну, а кто платит, тот заказывает музыку…

Благополучно пожив у Бруснева, Семен Райчин выехал в обратный путь, сопровождаемый… сразу четырьмя филерами. На перроне Варшавского вокзала был арестован, при задержании назвался австрийским подданным Франциском Ляховичем.

В ночь на святую пасху сошлись наконец обсуждать проект «Программы Временного организационного исполнительного комитета». Едва Петр Моисеевич произнес это новое название егуповского предприятия, Афанасьев выразительно посмотрел на Бруснева: «Какого комитета? Какой партии?» Михаил Иванович успокаивающе покачал головой — спокойнее, мол, поглядим, что будет дальше.

Кашинский, придерживая у глаз пенсне, выразительно зачитал:

— «Убежденные социалисты-революционеры, мы стремимся к созданию в ближайшем будущем боевой социально-революционной организации. Мы стремимся непосредственно к достижению политической свободы и в ней видим первый шаг на пути целостного осуществления социалистического идеала… Признавая рабочий пролетариат как экономическую категорию, верховным носителем идей социализма, мы приложим все старания к возможно более широкой постановке пропаганды и агитации среди фабрично-заводских рабочих с целью создания элементов будущей рабочей партии…»

Михаил Иванович слегка толкнул Афанасьева локтем в бок, успел шепнуть: «Не так уж все плохо…» Но Кашинский, повысив голос, отчеканил:

— Признавая наступательный политический террор главным орудием борьбы с самодержавием, мы, однако же, утверждаем, что систематический террор возможен лишь при таком развитии организации, которое обеспечивает живой приток сил…

— Документ-гермафродит, — сердито сказал Федор Афанасьевич. — Противоестественное сближение чуждых начал…

На него зашикали, Михаил Михайлович Егупов гордо вздыбил бороду:

— Позвольте, позвольте…

— Программа исполнительного комитета — обман рабочих. — Федор Афанасьевич поднялся с места, — Вы объявляете пропаганду служанкой террора. Рабочие за вами не пойдут.

— На каком основании — от имени всех рабочих? — запальчиво воскликнул Егупов. — У нас есть люди, которые…

— Нет у вас людей! — напрягаясь, крикнул Афанасьев. — Нет рабочих кружков! То, что вы считаете своим, это — наше!

Вмешался Бруснев:

— Остынь, Афанасьев. Ведь не окончательный вариант. Поговорим спокойно…

— Тут нечего обсуждать, — непреклонно произнес Афанасьев, — программа целиком замешана на терроре. Товарищи Кашинский и Егупов проводят свою линию, не собираясь отступать.

— В принципиальных вопросах, конечно! — подтвердил Кашинский. — И мы полагаем образумить…

— Напрасно полагаете. — Афанасьев от волнения закашлялся, лицо сделалось багровым от прихлынувшой крови. — Где можно… сколь можно… буду… разоблачать…

Егупов нервически заломил длинные пальцы:

— Объявляете бойкот? Но позвольте, тогда вы чужой в нашем кругу! Простите, но вынужден — прямо…

— Верно сказано. — Афанасьев подавил кашель и усмехнулся: — Чужой… Прощевайте.

Бруснев вскочил из-за стола, кинулся следом:

— Федор Афанасьевич, это неразумно! Подожди! — в передней догнал, попросил — Не оставляй одного, решим о литературе…

Афанасьев грустно сказал, протягивая руку:

— Вы хозяин квартиры, Михаил Иванович, гостей бросать негоже, я понимаю… А мне засиживаться не пристало, уже полночь. Занимайтесь с господами, Михаил Иванович.

Вернувшись в гостиную, Бруснев решительно потребовал отложить обсуждение: без представителя рабочей Москвы это бессмысленно. Егупов поворчал, но согласился. Затем Михаил Михайлович возвестил:

— Господа! Несмотря на то что сегодня мы не утвердили программу, я намерен сообщить: единение революционных сил в Москве окончено!

Кашинский негромко: «Ура!»

— Да, господа, окончено! — Егупов поднял руку. — В повестке теперь усиление пропаганды среди рабочих… Вечный вопрос, самый сложный… От него, увы, не уйти. Как вы знаете, получен заграничный транспорт. Мы посовещались предварительно о Петром Моисеевичем… Он завтра же в Киев. Едет, сами понимаете, не с пустыми руками. Думаю, поманив брошюрами, легко установит связи с киевскими пролетариями… Я — в Тулу. Впереди, господа, большие дела! Мы намерены…

Михаил Бруснев прервал экзальтированную речь:

— У меня вопрос: что из этого транспорта останется для Москвы? И думает ли временный исполнительный комитет помочь литературой питерским товарищам? Пока не услышу положительных ответов, буду считать, что декларации по поводу усиления пропаганды в рабочей среде — сотрясение воздусей…

Егупов беспомощно умолк. Выручил Кашинский:

— Дадим сто экземпляров брошюры о задачах рабочей интеллигенции. Это все, что можем без ущерба для других.