Мост

Позже в городке, где вдали ревели сирены и клаксоны, а рядом с вокзалом бушевал громадный пожар, было отцеплено два пассажирских вагона. Вместо них поставили обшитые бронеплитами, с пехотой. Офицеры заняли один или два спальных вагона. Но все же среди пассажиров еще преобладали чиновники. Офицеры вели себя прилично.

Переменилась погода, выпал снег. Мы ехали вдоль щебенчатой дороги; под разными углами к ней в кюветах валялись сожженные грузовики, а проезжая часть и обочины были испещрены воронками. Уже появлялись воинские колонны и толпы бедно одетых гражданских с детскими колясками, груженными домашней утварью. Войска двигались в обоих направлениях, беженцы — в одном, противоположном нашему. Несколько раз поезд без видимой причины останавливался, и часто я видел проходящие мимо товарняки со щебенкой, а также с разобранными грузовиками, бульдозерами и подъемными кранами. Многие мосты над заснеженной тундрой были совсем недавно построены из обломков прежних мостов; обслуживали их саперы. Такие участки поезд преодолевал с черепашьей скоростью, я даже выходил и шагал рядом, разминал ноги, дрожа от холода в тонкой тужурке официанта.

Прежде чем я понял, что происходит, в вагонах не осталось штатских, только офицеры и поездная обслуга. И все вагоны теперь были бронированные. У нас было три обшитых стальными плитами дизельных локомотива впереди и еще два позади. Через каждые три-четыре вагона — платформа с зенитными орудиями, в крытых вагонах прятались полевые пушки и гаубицы; и еще был вагон с радиостанцией и автономным электрогенератором, несколько платформ с танками, джипами и артиллерийскими тягачами, а также теплушки, набитые новобранцами, и с десяток вагонов, груженных бочками с горючим.

Я теперь прислуживал только офицерам. Они много пили, еще больше, чем бюрократы, и имели склонность к вандализму, но зато не бросались в меня столовым серебром, когда я ронял грязные тарелки.

Солнце грело меньше, ветры студили сильнее, а тучи были здесь особенно темны и плотны. Беженцы нам больше не встречались, только развалины городов и деревень, похожие на рисунки углем: чернота покрытых сажей камней и пустая белизна лепящегося ко всему и вся снега. Попадались опустевшие военные лагеря, разъезды, забитые бронепоездами вроде нашего или поездами с сотнями танков на платформах, с гигантскими орудиями на многоосных платформах длиной с полдюжины обычных.

Мы подверглись атаке с воздуха. Наша зенитная артиллерия открыла сумасшедшую пальбу, вдоль поезда поплыли облака едкого порохового дыма. Самолеты били из пушек, вышибали нам окна; бомбы падали в сотнях футов от железнодорожного пути. Мы со старшим официантом лежали на полу кухни, он прижимал к животу коробку тончайших хрустальных бокалов, а над нами свистели осколки оконного стекла. Оба мы ужаснулись при виде волны красной жидкости, хлынувшей из-под кухонной двери; подумали, что убило кого-то из поваров. Но это было всего лишь вино.

Повреждения были устранены, и поезд двинулся дальше между низкими холмами, под темными тучами. Местами ветром сдуло с холмов снег, и, хотя солнце уже не поднималось высоко в небо, стало теплее. Я как будто даже чувствовал дыхание океана. Иногда попахивало серой. Нам попадались военные лагеря, каждый крупнее предыдущего. Холмы постепенно сменились горами, и я однажды вечером, работая в ресторане, увидел первый вулкан. По ошибке я принял его за разгорающийся вдали грандиозный ночной бой. Военные лишь косились за окно и предостерегали, чтобы я не пролил суп.

Вдали теперь непрестанно грохотали взрывы — частью вулканические, частью рукотворные. Поезд с грохотом катил по только что отремонтированному пути, полз мимо серолицых людей с кувалдами и совковыми лопатами.

Мы бежали от неприятельских самолетов: разгонялись на прямых участках пути, опасно кренились на поворотах, ныряли в туннели, тормозили с неистовым визгом, грохотом и треском. Искры из наших тормозных букс освещали стены туннелей.

Мы выгружали танки и автомобили, принимали раненых. Окрестные холмы и долины были усеяны следами войны, как запущенный сад — гнилыми фруктами. Однажды вечером я увидел остовы танков, охваченные рубиново-красным огнем. Под нами по долине текла лава, словно пылающая грязь; у попавшихся в эту западню танков расплавились гусеницы, нелепо задрались к небу стволы пушек. Беспомощные стальные махины, несомые раскаленным потоком, казались мертворожденными детищами самой земли или антителами в адской кровеносной артерии.

Я все еще прислуживал военным в вагоне-ресторане, хотя у нас не осталось вина, а продовольствие ухудшилось и качественно, и количественно. Многие офицеры, севшие на наш поезд после того, как он въехал в прифронтовую зону, могли тупо глядеть в свои тарелки по несколько минут кряду, как будто вместо еды мы предложили им гайки с болтами.

Наши прожектора не гасли ни днем, ни ночью. Темные тучи, громадные расползающиеся клубы вулканического дыма, низкое солнце, которого мы порой не видели целыми днями, — все они словно сговорились превратить обезображенные разрухой горы и долины в страну вечной ночи. Мы ни в чем не были уверены. Сгустившаяся на горизонте тьма могла быть дождевой тучей, а могла быть дымом пожара. Слой чего-то белого на холме или равнине мог быть как снегом, так и пеплом. Сполохи над нами — как пожарами в горных крепостях, так и выбросами проснувшегося вулкана.

Наш поезд, в брызгах застывшей лавы, в корке спекшейся пыли, во вмятинах и заплатах, двигался через сумрак, пыль и смерть, и какое-то время спустя мне это стало казаться совершенно нормальным. Скоро на крышах и стенах вагонов накопится столько остывшего вулканического материала, что мы будем в конце концов неотличимы от скал — по крайней мере, при взгляде сверху. Естественная защитная оболочка, камуфляж как продукт эволюции — словно бы металлы, составляющие корпус поезда, спонтанно вернулись в свое природное состояние.

Нападение застигло нас в гуще огня и пара.

Поезд спускался по горному перевалу. В неглубокой долине сбоку от нас бежал лавовый поток, почти не отставая от поезда. Когда мы по вырубленной в скале выемке приблизились к туннелю, перед нами вырос громадный паровой занавес, и звуки, похожие на шум исполинского водопада, медленно поглотили стук колес поезда. Проехав через заполненный туманом туннель, мы обнаружили, что путь лаве прегражден глетчером; ледяной щит выступал из ответвления ущелья, его грязные талые воды питали широкое озеро. Поток лавы достиг ледяной воды, гнал перед собой необъятную стену пара.

Поезд опасливо крался вперед через облако густого тумана. Я заправлял койки в спальном вагоне. Когда начался камнепад, я отошел к противоположной стене вагона и через открытую дверь смотрел, как по окутанному паром склону летят булыжники, все крупнее и крупнее, как они скачут и врезаются в поезд. Одни камни влетали в окна, другие бились о бока вагонов. Вдруг огромный валун понесся прямиком на меня, и я побежал по коридору. В шуме камнепада и далекой пушечной пальбы я чувствовал содрогание поезда, затем ужасающий грохот стер все прочие звуки. Лава испарила озеро, канонаду, мелкий камнепад по бокам и крышам вагонов. Мой вагон резко накренился, швырнув меня на окно. Мигнули и погасли лампы; душераздирающий треск, звон бьющегося стекла исходил, казалось, со всех сторон; выпуклая крыша и стены пасовали меня друг другу, как футбольный мяч.

Позже я узнал, что вагон оторвался от состава и покатился по каменной осыпи к кипящим водам озера. Бандиты фельдмаршала, явившиеся грабить поезд и добить уцелевших, наткнулись на меня. Я сидел среди обломков, бормотал что-то невразумительное и, как они мне сказали (хотя эти соврут — недорого возьмут), все прикладывал голову старшего официанта к тому, что осталось от его туловища. Я даже засунул яблоко ему в рот.

Меня снова спас мой язык. На нем говорят и эти люди, и они отвели меня к фельдмаршалу. Он находился в небольшом поезде, стоявшем чуть дальше по железнодорожному пути.