Мост
Шрифт:
«Совсем как кровь», — подумал Вальтер и рассмеялся. Потом он позвал служанку и велел ей все прибрать, а сам с любопытством заглядывал ей под юбку каждый раз, когда она нагибалась. Снова спустился в погреб, принес вторую бутылку, опять поставил пластинку и, наслаждаясь музыкой, отбивал ногой такт. «Смешно, — мелькнуло у него в голове, — немного вина, и жизнь становится куда легче!»
Потом, охваченный внезапным приступом ярости, заметался по комнате, срывая со стен картины, опрокидывая вазы и пепельницы, и снова повалился в кресло, задыхаясь от хохота.
Внезапно он
— Эй, ты, убирай!
А когда девушка, окончив уборку, хотела пройти мимо него к двери, поднялся, еле держась на ногах, и схватил ее за рукав… «Вот это и будет гвоздем программы!» — ухмыльнулся он пьяно и облапил ее. Потом девушка сердито сказала:
— Твой отец куда любезнее!
Его начало мутить, но он не успел дойти до уборной, и его вырвало в коридоре.
В ванной, стоя под струей холодной воды, он думал: «Ну и дрянь же я! Ну и дрянь!»
Потом быстро поднялся в комнату матери, стал на колени перед кроватью и, зарывшись лицом в одеяло, всё ей рассказал.
— Господи, что у меня за сын! — с тоской думала она. — Что это за мальчик такой! Ты знаешь, господи, в каких муках произвела я его на свет, но он готовит мне еще большие муки! Уж лучше бы он молчал! Зачем он говорит мне обо всем этом?»
А когда Вальтер стал шепотом рассказывать ей, с каким наслаждением он избил тогда мужчину, мать прошептала про себя: «Будь милостив к нему, о господи!»
…После того как дым под аркой моста рассеялся, Шольтен и Мутц не увидели ничего, кроме воронки в береговой гальке. Воронка была около двух метров глубиной, и в нее медленно просачивалась вода. На ферме моста повис клочок маскировочной куртки, в двадцати метрах дальше лежала стальная каска, полная крови.
Альберт обнял за плечи Эрнста, и они в полном молчании пошли к восточному берегу.
Молча шли они рядом, пошатываясь от слабости: казалось, вот-вот кто-нибудь из них потеряет равновесие. Только сейчас они ощутили, до чего устали. Смертельно устали!
— Пойдем быстрее, — предложил Мутц, — американцы могут оказаться здесь в любую минуту!
— Все равно, — ответил Шольтен. — Плевать!
Посреди моста он вдруг остановился и посмотрел на Мутца пустым, ничего не выражающим взглядом.
— Скажи, Альберт, это ведь ты? Это ведь мы с тобой ходили в школу? Не так ли? Дай мне разок по морде, или пни меня хорошенько в зад, или сделай что-нибудь такое, чтоб до меня дошло. А то мне все кажется, будто я сплю. Или схожу с ума! Не сошел ли я в самом деле с ума? Это же все неправда? Не верю я этому!
Шольтен почти кричал:
— Не может все это происходить наяву, Альберт! Еще вчера вечером нас было семеро!
И вдруг он запел, вернее — завопил, нет, просто завыл:
— Сегодня нам принадлежит Германия…
Германия… Германия,
А завтра весь мир!
Потом вдруг совсем тихо:
— Мы должны пойти к ним домой, Альберт. Мы должны рассказать об этом их матерям, их отцам. Всему миру…
И Шольтен, горестно всхлипывая, как маленький мальчуган, со стоном уткнулся в плечо друга.
У Альберта было
так плохо на душе, что он не понимал даже, почему спокойно идет рядом с Шольтеном, поддерживает его и лишь пассивно наблюдает, вместо того, чтобы сделать что-нибудь отчаянное, безрассудное. Он только сказал:— Не спрашивай меня, Эрнст, я сейчас ни о чем не могу думать. Я уже ничего не соображаю. Не понимаю самых простых вещей. Знаю только: мне хочется спать. Долго-долго. Я ужасно устал, Эрнст!
Так подошли они к восточному берегу.
Шольтен снял руку с плеча Мутца, остановился, но Мутц не отпускал его.
— Идем, — проговорил он, — идем ко мне домой.
— Домой? — переспросил Эрнст, неподвижно глядя перед собой. — Ах да, домой…
И тут оба услышали шум мотора. Грузовик!
— Это машина идет из города, — удивленно заметил Шольтен. — Не послал ли генерал людей нам на смену?
Оба застыли в ожидании. Грузовик остановился как раз возле мальчиков. С машины спрыгнули пять-шесть солдат, из кабины вылез лейтенант Хампель и шумно приветствовал забрызганных грязью, осунувшихся подростков, которые настороженно уставились на него.
— Давай! Давай! Тащите гостинец сюда! — крикнул он своим людям. — Да поживее, у меня вовсе нет охоты получить пулю в лоб за два часа до конца войны!
Затем повернулся к мальчикам:
— Ну, как дела, вояки? Дрались вы роскошно. Генерал приказал выразить вам благодарность! Отчаянные ребята! Два танка, это ведь не пустяк! Да… Ну, а теперь вы можете идти по домам!
У лейтенанта в запасе было много подбадривающих словечек, но что-то в лицах ребят, в их нелепо сгорбленных фигурах мешало ему продолжать в том же духе. «И все-таки они здорово держались, — подумал он, — этого тоже нельзя забывать. Молоды еще, нет настоящей солдатской закалки. Их многому нужно учить… Н-да, но только не я, — добавил он мысленно, — только не я. Надо бы им еще что-нибудь сказать, — мелькнуло у него. — Но что? — И вдруг его осенило. — Ну конечно!»
— Похвала генерала чего-нибудь стоит, ребята. Он не больно-то часто хвалит! Скажите об этом остальным! Ясно?
И тут Шольтен, тот самый Шольтен, который минуту назад совершенно разбитый висел на руке друга, словно очнулся.
— А не скажете ли вы это нашим товарищам сами? — спросил он с вызовом.
«Чего это он взъелся? — подумал лейтенант. — Подозрительно». В чем дело, он не понимал, но чувствовал: парень раздражен, бунтует. Вот-вот сорвется с привязи. Он хорошо знал таких юнцов, только что с учебного плаца. С ними нужно держать ухо востро. Их строптивость надо подавлять без промедления.
Но тут лейтенант вспомнил: скоро конец. Возможно, и ему и этому парню доведется попасть в один и тот же лагерь для военнопленных. И он постарался сохранить добродушие.
— Генерал благодарит каждого из вас! Вы держались молодцами! Каждый из вас герой! Ясно?
— Они будут очень рады, — сказал Шольтен. — Прямо-таки безумно рады!
Потом добавил, сделав такой размашистый жест, что ошеломленному лейтенанту пришлось на шаг отступить:
— Господин лейтенант, там, внизу, они ждут награды генерала!