Мостики капитана
Шрифт:
— Старик, старик! Вставай тебе говорят!
Что буйволу от меня надо, надеюсь не поговорить за жизнь?
— Что вы хотите?
— Иди, старик, ложись на мое место, мент придет, скажешь, что всю ночь там спал, понял?
— Понял.
Эх, буйвол, буйвол — боишься наказаний. На нарах, конечно, удобнее.
— Тропиков! — на выход!
А вот и утро, брякает алюминиевая посуда, потягиваются нарушители законов, хмурятся в бесконечные
— Батя, выспался? — пойдем скорее, пока машина есть, отвезем тебя.
Пойдемте, сынки, пойдемте. Хорошие вы ребята, только что вы мне в ухо орете — старость и глухота не сиамские близнецы-сестры.
— Что, дед, ничего не помнишь, а?
Крути баранку, водила, и не отвлекайся.
— Да нет, кое-что помню.
— От бабки, наверное, сбежал, а всем мозги парит, что ничего не помнит, так ведь, дед?
Какой ты веселый, сержант.
— В самую точку.
Резко тормозишь, сержант, нельзя быть таким импульсивным, не высидишь в засаде — спугнешь опасного преступника.
— Дед, а сколько тебе… У, черт! Куда прешь?!
Не отвлекайся, не отвлекайся, сержант, следи за дорогой и оставь меня в покое, я не хочу разговаривать. Впрочем, мы, судя по зданию с незаштопанными дырами обвалившейся штукатурки и колыханию унылости вокруг, уже приехали.
Белый халатик, белая шапочка, черные туфельки, сонные припухлости, готовность к выяснению анкетных данных.
— Здрасьте, мы звонили вам.
— Да-да, я в курсе.
— Вот это наш дедушка, теперь будет ваш.
— Пусть будет.
— А мне можно у вас остаться?
— Покараулить старичков хотите?
— Ха-ха.
— До свидания, у нас еще куча неотложных дел. Дед, не скучай и не теряйся больше.
— Постараюсь.
Милиционеры хлопнули дверью, тетенька поправила шапочку и тоже уцокала. Посидим на расшатанном старичками стульчике и поглядим, что есть на столе тетеньки — ничего нет, только стекло, а под стеклом календарь: молодой, красивый, накрашенный мужчина и женщина с грустными глазами, еще записка в уголке — почерк не для моего зрения. Ну что там такое, доченька? Куда ты запропастилась? Где душевное участие и сердечная теплота? Идет, влажные руки о халатик вытирает — ну извиняюсь, извиняюсь, откуда я знал.
— Так, фамилия, имя, отчество, год рождения, прописка?
— Если бы я мог ответить на ваши вопросы, то, наверное, сразу бы пошел домой.
— Не умничай, дедушка. Не помнишь, значит? Оформить без документов мы вас, конечно, не можем, но на какое-то время приютить в наших силах. Сейчас придет санитар, помоетесь, возьмем анализы, потом в палату номер три.
— А по прошествии некоторого времени, что со мной произойдет?
— Не бойся, дедушка, на улицу вас никто не выбросит.
Непонятно, мы на ты или на вы. О, — санитар.
Большая белая дверка с маленьким черным номерком три, надо ли мне постучаться, прежде чем схватиться за массивную ручку? Голова
как чешется после жесткого мыла и пальчик болит — зачем тыкать так глубоко своими иглищами?Здравствуйте, братья и сестры! Извиняюсь, здесь, наверное, только братья. Что рот открыли, я не апостол Петр — это вам показалось.
— Доброе утро, я ваш новый сосед.
Молчат мудрые аксакалы — это только молодость разбрасывается словами. А ну, встрепенулись! На зарядку становись! А где моя кроватка? Это около самой двери?
— Мне здесь расположиться?
Опять молчат, не иначе, компания злоупотребляет аминазином, но ничего, мне необходимо как следует поспать после ночных приключений и тихое общество вполне мне подходит.
— Вы новенький?
Сколько я спал? И сколько мог проспать еще, если бы у моего коллеги не восстановилась синоптическая связь в обоих полушариях.
— Да, я новенький.
— Можно я присяду на вашу койку?
— Пожалуйста, присаживайтесь.
— Вас как зовут и, сколько вам лет?
— Меня зовут Зигмунд Карлович и мне восемьдесят один год.
— Я вас старше на два года, в нашей комнате все самые старые. Они думают, что если нас всех вместе собрали, то мы не будем травмировать остальных частой смертью, а сами— то мрут быстрее нас. Хе-хе-хе, Боярошниковой всего шестьдесят пять было — вчера хоронили, сын с дочкой приезжали на такси, вы видели, как дочка плакала? — притворялась. А я один совсем, у вас-то есть кто?
— Да как вам сказать…
— А, понятно.
Что ему понятно, когда мне самому ничего не понятно.
— А вы что же не русский?
— Почему?
— Имя у вас странное, таких у русских не бывает.
Национальный вопрос существенен, а кем я предположительно могу быть?
— Зато у меня фамилия русская — Иванов.
— Тогда другое дело, а я украинец Степан Загуло — да ну что я вам рассказываю — вы то меня знаете, меня все здесь знают. Пойдемте телевизор смотреть до завтрака, сейчас новости будут.
— Нет, спасибо, я еще немного подремлю.
Зачем я ему наврал, теперь буду до конца дней в этих пропитанных лекарствами и сбежавшим молоком коридорах Ивановым Зигмудом Карловичем — кошмар!
Все ушли. Четыре плохо заправленные продавленные койки, большое окно, за окном дерево, за деревом голубое небо. Хорошо не спеша побродить в лесистых окрестностях, пособирать съедобные грибочки, пожарить их на постном масле и съесть. Пойду-ка позавтракаю, если, конечно, резвые старушки не разобрали мою порцию на добавки.
А где расположена столовая в этом доме? Да что тут думать — верный путь идти по запаху манной каши и кофейного напитка «Утро».
Ба! Сколько тут собесовских сотоварищей, гудит улей, но в целом бабушки и дедушки выглядят вполне опрятно — одобряю. Зашушукались. Новенький— новенький. Правда не вчера, а сегодня привезли, на счет милиции верно, только зачем так преувеличивать.
Каша пшенная и компот из сухофруктов, а также маленькие кругленькие и хрустящие булочки — не возражаю.
— Простите, здесь свободно?