Мотив омелы

Ни единого слова не слетает с его губ, но, как и в наш первый поцелуй, его голос звучит в моей голове так ясно. «Я хочу знать. Скажи мне всё, что ты хочешь, или ничего, если не хочешь. Я слушаю».

— Это означает, что у меня не самая чёткая социальная осведомлённость, и я лучше всего справляюсь с очень прямым, честным общением, — говорю я ему немного тише, внезапно осознавая, как много я выкладываю на стол. — Это означает, что громкие и внезапные звуки причиняют боль не только моим ушам, но и мозгу, и сильно пугают меня — вот почему я так часто ношу наушники с шумоподавлением. Это значит, что я люблю начинать свой день с горячего какао и часто ем один и тот же ланч, потому что рутина успокаивает и вносит порядок в мир, который кажется очень хаотичным.

— Это значит, что у меня есть одно и то же платье-свитер шести цветов, потому что найти одежду, которая действительно удобна и подходит для работы, сложнее, чем ты думаешь, и когда я нахожу такого «единорога», я запасаюсь. Это значит, что музыка для меня не просто удовольствие, она жизненно важна для моего счастья. Это означает, что я доверчива и буквальна, и меня недооценивали и неправильно понимали столько раз, что моя гордость не позволит признаться в такой цифре.

— И это также означает, что я творческая натура и мечтательница, художественно выразительная личность, которая отдаётся своим страстям и пылко любит — и дела, и людей, близких моему сердцу — и ничего из этого не делает вполсилы.

Сделав глубокий вдох и наконец-то освободившись от бремени, я осмеливаюсь взглянуть на Джонатана. Его челюсти сжаты, глаза горят.

— Я сейчас чувствую себя очень уязвимой, — шепчу я. — Скажи что-нибудь.

— Я… — он с трудом сглатывает. — Мне хотелось бы знать раньше. И в то же время я чувствую, что многое из этого я уже знаю, его пальцы проходятся по моим. — Я рад, что теперь знаю ещё больше.

Я нервно сглатываю.

— Я понимаю, что раз я всё объяснила, это ещё не означает, что меня обязательно станет легко понять.

Он наклоняет голову, пристально глядя на меня.

— Но я думаю, что понимаю тебя, Габриэлла… по крайней мере, немного. Я не мог не начать понимать тебя, проводя так много времени вместе с тобой.

— Мне кажется, будто я вообще не начинала тебя понимать.

Его губы изгибаются.

— У меня отличное непроницаемое лицо.

— Это грубо, — я начинаю вырывать свою руку, но он держит крепко.

— Это защитный механизм, — говорит он. — У меня хорошо получается скрывать то, что не удаётся скрывать тебе. И, может, это звучит как преимущество, но поскольку ты во многих отношениях была самой собой рядом со мной, Габриэлла, я узнал, что тебе нравится и что тебе нужно. Я понял, что перемены напрягают тебя, а неизвестность доставляет невыносимое беспокойство.

Я пристально смотрю на него.

— Правда?

— Вот почему я не сказал тебе о деловой встрече за неделю до этого. Я знал, что ты будешь волноваться. И я… — он со вздохом обрывает себя, потирая лоб. — Я не хотел, чтобы ты волновалась, поэтому решил сказать тебе накануне, но потом в тот день доставили цветы, и ты сбросила ту бомбу о Трее, и это выбило меня из колеи, а затем на следующее утро, перед встречей…

— Я знаю, — я сжимаю его руку, всё ещё переплетённую с моей. — Ты планировал рассказать мне тем утром. Но чета Бейли приехала раньше.

Он пристально всматривается в мои глаза.

— Теперь ты… веришь мне?

Я улыбаюсь.

— Верю.

На его лице появляется облегчение.

— Хорошо.

Наши взгляды встречаются. Это так напряжённо. Так… странно интимно. Это ошеломляет. И я отвожу взгляд, уставившись на его руку, обёрнутую вокруг моей, наши кончики пальцев соприкасаются.

— Габриэлла, — говорит Джонатан.

Я опускаю глаза, сердце бешено колотится.

— Да, Джонатан.

Его большой палец поглаживает тыльную сторону моей ладони.

— Спасибо, что доверяешь мне.

— Спасибо, что тебе можно доверять.

Джонатан размыкает наши руки, затем снова берёт свой кофе, медленно вращая стакан по часовой стрелке.

— Я полагаю, что в духе дружбы я мог бы ответить взаимностью и тоже быть… уязвимым.

— Энтузиазм так и хлещет.

Он бросает на меня мрачный взгляд.

— Я пытаюсь, Габриэлла.

— Прости, — я подталкиваю его ногой под столом. — Я ценю это.

Он смотрит в свой кофе.

— У меня сахарный диабет 1 типа. Мне удаётся держать болезнь под контролём. Но это всё равно влияет на меня. Это повлияло и на нас. Иногда, когда я бывал сварлив, когда я резко обрывал разговоры и уходил, это потому, что я плохо себя чувствовал, или мои оповещения предупреждали меня о том, что уровень сахара слишком низок или слишком высок. Потому что мне нужно было проверить уровень сахара в крови, или быстренько перекусить, или взять паузу и подождать, пока начнёт действовать инсулиновая коррекция.

Так много моментов, которые сбивали меня с толку за прошедший год, начинают вставать на свои места.

— Мероприятие с Элаем. У тебя тогда упал сахар?

Он кивает.

— И в машине, когда ты ел конфеты, тогда тоже был низкий сахар?

Он снова кивает.

— Твой телефон. Ты как-то это отслеживаешь?

— Верно. У меня есть приложение, подключённое к моему ГНД — моему глюкометру непрерывного действия — но я также проверяю уровень сахара в крови уколами пальцев с помощью обычного глюкометра. Мой ГНД не является надёжным, и мне не нравится полагаться только на него. Так, например, вчера вечером я проверил глюкометр прямо перед тем, как выйти из раздевалки после игры, и уровень сахара был немного низким. Я хотел убедиться, что я достаточно бодр и могу безопасно сесть за руль, чтобы подвезти тебя, поэтому я снова проверил в машине, используя приложение и свой ГНД, и уровень сахара всё равно был ниже, чем хотелось бы. Поэтому в ход пошли арахисовые конфетки.

Джонатан всё ещё смотрит в свой кофе, как будто не совсем готов встретиться со мной взглядом после этого. Интересно, боялся ли он, как и я с моим нежеланием открываться до сегодняшнего дня, что его будут воспринимать по-другому? Я хочу, чтобы он знал, что со мной он в безопасности, что, зная это о нём, я чувствую себя так, словно мне дали ключ от комнаты его сердца, в которую допускаются очень немногие, и это дар, который я буду яростно защищать.

Легонько стукнув его ботинком под столом, я, наконец, заслуживаю его взгляд и говорю ему те же слова подтверждения, которые он дал мне.

— Спасибо, что доверяешь мне.

Его глаза всматриваются в мои, и он подталкивает мою ногу в ответ.

— Спасибо, что тебе можно доверять.

— С этого момента ты можешь говорить мне, хорошо? Когда ты плохо себя чувствуешь, или когда тебе нужен перерыв. Точно так же, как я постараюсь быть честной с тобой, особенно когда мне трудно, — я на мгновение делаю паузу, пытаясь подобрать слова, потому что это важно, и я хочу сказать это правильно. — Я знаю, что не понимаю этого в том смысле, что у меня нет диабета, но…может быть, я немного понимаю, каково это — жить с чем-то постоянным и неподвластным твоему контролю. Ты не можешь снять это, или уйти от этого, или отложить на некоторое время. И даже когда ты привыкаешь к такой реальности, когда на самом деле всё не плохо и не хорошо, всё просто… есть, иногда всё равно трудно в присутствии других. Когда ты испытываешь это чувство отличности и дистанции от них, когда имеешь дело с той частью себя, которую они не понимают, о которой тебе приходится думать в социальных ситуациях и в повседневной жизни так, как они этого не понимают.

Джонатан молчит. Но затем его ботинки мягко обхватывают мой сапог, и наши ноги переплетаются под столом.

— Спасибо, Габриэлла. Это… — он прочищает горло, и когда заговаривает снова, его голос звучит по-другому. Тише, напряжённее, как будто он едва сдерживает что-то внутри. — Это много значит для меня.

Наши глаза встречаются. Мы наклоняемся ближе. Ещё немного ближе. В моей голове звенят тревожные звоночки. Его бедро прямо здесь, между моими. Я смотрю на его губы, вспоминая каждый наш идеальный поцелуй.