Мотылек летит на пламя

Сара залилась краской.

— Мой брак был чистой сделкой, я говорила об этом. Несмотря ни на что, моя честь значила для меня гораздо больше, чем будущее поместья.

— Она бесценна, как и все в тебе! — прошептал Тони и покрыл ее лицо и тело благодарными поцелуями.

Утро выдалось ясным. Море переливалось всеми оттенками синего, над пароходом кружились сотни птиц, а облака казались огромными белыми башнями. Сара чувствовала, как у нее начинает кружиться голова, то ли от свежего воздуха, то ли от первозданного счастья.

Нью-Йорк, о котором некогда рассказывал Джейк Китинг, произвел на нее огромное впечатление. Здесь можно было затеряться, как песчинка в океане, а можно было ощутить себя центром Вселенной.

Ральф Эванс, отец Тони, сумел оценить Сару, обладавшую провинциальной скромностью и вместе с тем достаточно воспитанную и образованную для того, чтобы достойно держаться в обществе и вести светскую беседу. В свое время он тоже женился по любви, а не по расчету (правда, тогда он и сам был небогат), потому не придал никакого значения тому, что невестка фактически являлась бесприданницей. В его глазах, глазах обеспеченного, благополучного человека, вытащить любовь, как драгоценную жемчужину, из глубин нищеты и тягот войны было равносильно подвигу.

К удивлению Сары, ее муж был мало похож на своего отца, крупного темноволосого мужчину. В гостиной висел большой портрет матери Тони, женщины с безупречно гладкой, словно белый атлас, кожей и глазами, похожими на осколки голубого льда.

Тони не любил говорить о войне, и постепенно раны прошлого покрывались толстой коркой забвения. Радости медового месяца растворяли в сердце и сознании Сары и тревогу о судьбе брата, и воспоминания о жизни в Темре.

Тони умиляло ее восхищение теми вещами, к каким он был привычен с детства: треньканьем звонков конки, высотой зданий, деловой суетой Бродвея. Между тем Нью-Йорк был ничтожной частичкой огромного мира, который он со временем надеялся ей показать.

Сара наслаждалась роскошью. Они с мужем спали в огромной комнате на кровати орехового дерева, под пуховым одеялом, мягким, словно грезы, и безбрежным, как море. Кроме того, у нее был прелестный будуар с атласными занавесками на высоких окнах, толстым персидским ковром благородных коричнево-зеленых тонов на полу и туалетным столиком с тремя овальными зеркалами в простенке. Ее гардероб был полон модной одежды и красивой обуви.

По утрам Сара облачалась в легчайший кремовый пеньюар и пила горячий шоколад из высокого стакана тонкого стекла в серебряном подстаканнике, который Касси подавала на старинном медном подносе.

Негритянка тоже радовалась жизни в большом городе и великолепном доме. Хотя белые слуги сторонились ее, это не могло испортить ей настроения, потому что, во-первых, она тоже старалась держаться с должным высокомерием (они могли мнить себя, кем угодно, но она-то была личной горничной хозяйки дома!), во-вторых, большую часть времени она думала о своем ребенке.

Глядя на округлившийся под фартуком живот, Касси говорила себе, что все равно она прыгнула выше всех, ибо ни одна из знакомых ей негритянок не служила в таком городе, таком особняке и в такой семье.

По сравнению с нью-йоркским домом Эвансов особняк в Темре выглядел просто сараем. А его обитатели на фоне мистера Ральфа с его массивной золотой цепочкой для часов, перстнем-печаткой и бриллиантовыми запонками казались последними бедняками.

Новый хозяин был ничуть не хуже мистера Уильяма, он никогда не отчитывал Касси, не делал ей замечаний, а однажды подарил ей четвертной.

Пройдет время, и ее сын или дочь тоже станут служить в этом доме, вдобавок у ее ребенка кожа будет светлее, чем у нее самой, и он будет считаться свободным! А еще Эвансы пообещали помочь ей зарегистрировать младенца под фамилией Трамбал.

Когда со дня приезда прошла пара недель, Тони виновато сообщил жене:

— Алан просил меня разыскать одну знакомую ему даму и передать ей письмо, о чем я совершенно забыл!

Сара встревожилась.

— Даму? Айрин ничего не говорила об этом!

Тони рассмеялся.

— Не думаю, будто тут скрывается что-то личное. Алан рассказывал о своей работе в «Тайной дороге»; полагаю, его послание как-то связано с этим.

— Ты уверен?

— Не знаю. Я же не стану читать чужое письмо.

Поразмыслив, Сара решила отправиться с мужем. Стоял ветреный день, и на ней был отделанный шелковым кантом коричневый жакет из плотного сукна с большими перламутровыми пуговицами и элегантная юбка, согласно моде ниспадавшая с турнюра изящными складками.

К сожалению, мисс Паркер не жила по старому адресу, но им дали новый.

Дверь квартиры на втором этаже дома на углу Голд-стрит и Франкфурт-стрит открыла привлекательная молодая женщина. Тони был поражен. Он ожидал увидеть даму и увидел, однако то, что эта дама окажется мулаткой, оказалось полной неожиданностью.

— Простите, вы… мисс Хейзел Паркер?

— Да. — Она тонко улыбнулась. — Что вам угодно?

— Меня просили передать вам письмо.

Хейзел взяла конверт. Она сразу узнала почерк Алана, и ее сердце встрепенулось.

— Входите, — приветливо пригласила она, стараясь сохранять спокойствие. — Вы… знакомые Алана Клеменса?

— Он женат на моей… родственнице, — сказала Сара и кивнула на Тони. — А мистер Энтони Эванс — мой муж.

— Я имел честь гостить в имении Темра; тогда и произошло мое знакомство с Аланом, — сказал Тони.

Хейзел было нелегко скрыть от гостей, что сообщение о женитьбе Алана стало для нее тяжелым ударом, но она справилась.

— Прошу вас, садитесь. Он ничего не передал на словах?

— Нет. Правда, Алан кое-что рассказал о вас, — сказал Тони, присаживаясь на потертый диван. — Он говорил, что вы проявили большой героизм, освобождая негров и помогая им освоиться с новой жизнью.

— Первое — в прошлом. Что касается второго, — она небрежно вскрыла конверт, развернула и пробежала глазами письмо Алана, после чего подняла на гостей суровый и вместе с тем обжигающий взгляд, — я состою в организации, которая борется за создание общественных школ, открытых для всех детей, независимо от цвета кожи.

— Вы родились на Юге? — спросила Сара.

— Да, и прожила там до четырнадцати лет, а потом… убежала.

— Наверное, ваша организация нуждается в помощи?

— Да, хотя мы не просим милостыню, — просто сказала Хейзел.

Тони почудилось, что она видит его насквозь. Он участвовал в войне, которая не принесла ничего, кроме бессмысленных разрушений и еще большего разобщения людей, а потом преспокойно вернулся в мир, где бедные продолжали беднеть, а богатые — богатеть, и наслаждался жизнью. Он много раз слышал, как отец и его приятели рассуждали о войне, как о весьма прибыльном предприятии, и подозревал, что организации, вроде северной Союзной лиги или южного Бюро вольных людей используют проблемы освобожденных рабов в собственных корыстных интересах.