Мой адрес — Советский Союз! Дилогия

Я побродил по отделам, в итоге зайдя в парфюмерный. 3 ноября у Полины день рождения, это я тайно у Насти вызнал, почему бы не подарить ей хороший парфюм? Благо что очередь была не очень длинной, всего человек двадцать. Помнится, нередко при наших встречах Полина пахла сиренью, наверное, это её любимый запах. Вот и взял духи «Белая сирень», упакованные в симпатичную коробочку. Надеюсь, в портфеле коробка не помнётся.

А ещё, пожалуй, подарю я Полине песню.

Интересно было бы заглянуть в знаменитую 200-ю секцию, она же «Стол заказов», вход в которую находился прямо на Красной площади, напротив Мавзолея. Но доступ в эту секцию, насколько я помнил, имели лишь высокопоставленные государственные лица, члены политбюро и их семьи. Ну и высокие заграничные гости. Проникнуть на заветную территорию можно было только по разовым спецпропускам, мне его взять было неоткуда. Впрочем, какие мои годы!

Мороженым я не наелся. Обед у бабы Саши вроде и не такой уж постный был, даже мясо в щах плавало, но молодой организм, да ещё после долгой пешей прогулки, требовал восполнения калорий. Опять же, время подбиралось к ужину, а мы с Полиной договорились куда-нибудь притулиться только после концерта, который закончится ориентировочно около 10 вечера. Поужинать и по домам — то бишь она в гостиницу, а я… А я где придётся. К счастью, мне есть где переночевать, только до Бирюлёво нужно будет на такси добираться. Потрачусь, если вообще что-то поймаю, хоть даже частника, но куда деваться… В конце концов, деньги есть.

Перекусить зашёл в уже знакомую по прошлому приезду пельменную на улице 25-летия Октября. Порция из 10 пельменей со сметаной стоила 37 копеек, я взял двойную — и то ещё подумал, не взять ли три порции. Плюс салат «Витаминный» за 10 копеек. На десерт стакан компота и сдобная булочка. В общем, в рубль легко уложился, а самое главное — меня наконец-то покинуло чувство голода. Жить можно!

Время ещё оставалось, и я неспешно прогуливался по центральным улицам столицы. По пути снова купил мороженое — что поделать, люблю я его — и в сквере у Большого театра примостился на лавочку с изогнутой спинкой рядом с пожилым мужчиной, возможно, уже достигшего пенсионного возраста. Одет он был скромно, но, как бы сказать, интеллигентно.

Как-то грустно улыбнувшись мне краешком губ, он вновь сосредоточил своё внимание на играющих детях, за которыми наблюдал прежде. Мальчик и девочка — лет по пять от силы каждому — под присмотром двух мамочек, расположившихся на соседней скамейке, увлечённо сгребали в кучки пластмассовыми лопатками листья.

Я уже осилил половину покрытого шоколадной глазурью мороженого, когда старик вдруг, не поворачивая головы, негромко произнёс:

— Я позавчера сына похоронил. Своего Коленьку. Ему было тридцать восемь, и он всегда обижался, когда я его называл Коленькой, стеснялся этого, поэтому на людях я всегда называл его Николаем. Он был у нас единственным ребёнком. Три года как жену схоронил, а теперь вот и сына. Я ей завидую, она ушла, уверенная, что сын проживёт долго и счастливо.

Он помолчал, продолжая глядеть на детей. Я тоже молчал, мне казалось, что, если я выражу соболезнования, это будет выглядеть слишком банально.

— Никого нет нам ближе, чем наши дети, — продолжил сосед по лавке, так и не поворачивая ко мне увенчанной шляпой головы. — Мы готовы за них, не раздумывая, жизнь отдать. Они наше всё, они — продолжение нас, наши надежды и чаяния. Даже если они взрослые — то всё равно остаются нашими детьми, и их печали печалят наше сердце, а их радости радуют нас. И когда мы теряем своего ребёнка, то мы теряем весь смысл своего существеннее в этом мире. Ради чего и кого дальше жить? Когда уходят наши родители, это воспринимается нами как само собой разумеющееся. Также, как осенний лист, срывающийся с ветки в октябре, потому что подошло его время. А вот дети…

Он вздохнул, и мне показалось, что глаза его увлажнились. Я невольно вспомнил дочь. Как-то она там, в своём канадском будущем… Наверное, ей уже сообщили, что отец умер, и как умер. Хоть бы на похороны прилетела.

— Это противоестественно, когда дети уходят раньше родителей. Это неправильно… Это больно. Потеряв ребёнка, тем более единственного, ты становишься словно пустой сосуд, который уже невозможно наполнить. Ты не живёшь, а доживаешь. Механически утром чистишь зубы, ставишь на конфорку чайник и, сидя на кухне, видишь чашку, из которой когда-то пил твой сын. Помнишь его только что принесённым из роддома, завёрнутым в одеяло, потому что на улице зима, и из свёртка там, где голова, только нос торчит, маленький, как пуговка. Спит, и ты осторожно берёшь это свёрток на руки, старясь его не разбудить. Помнишь, как повёл его за руку в первый класс, помнишь его счастливое лицо, когда он поступил в институт, и как сам пошёл после его окончания служить. И как привёл домой знакомить со своими родителями невесту.

И снова пауза, нарушаемая лишь криками бродящих по газонам галок и шарканьем пластмассовых лопаток об асфальт.

— А внуков у вас нет?

— Внуков? — переспросил он и посмотрел на меня с таким видом, словно бы даже не догадывался о моём здесь присутствии. — Ах, ну да… Есть внук, девять лет, Валера. Шалопай ещё тот. Внуков мы тоже любим, но вполовину от того, как любим детей. Тут такая нехитрая, жизненная математика. И правнуков мы любим, но меньше, чем внуков, если, конечно, удаётся столько прожить. А уж что касается наших далёких потомков… Вы простите, молодой человек, что я вот так вот, просто мне и поделиться не с кем. Со снохой у нас отношения не очень, а сейчас и вообще нас почти ничто не связывает. Простите ещё раз!

— Ничего-ничего, иногда полезно выслушать такие вот философские мысли. А то всё куда-то спешим, а остановиться и подумать, оглядеться вокруг — как всегда, времени нет. Потому и надо любить каждый прожитый миг, особенно если он прожит рядом с любимым человеком… Хм, что-то и меня на философию потянуло. Пойду, пожалуй.

Я бросил в урну смятую фольгу из-под мороженого и двинулся в сторону Колонного зала.

К служебному входу пришёл за сорок минут до начала мероприятия. В последний момент подумалось, вдруг Силантьев забыл передать пригласительный? Или он потерялся? Или кому-то другому отдали, по блату, а какой-то там Покровский перебьётся…

К счастью, мои опасения оказались напрасными. Я получил заветный бумажный прямоугольник со своей вписанной фамилией и инициалами и направился к центральному входу. Народ уже запускали, все по пригласительным, никаких билетов — они даже не поступали в продажу. Лучшие люди, так сказать, Советского Союза. Рабочие, шахтёры, учителя, отмеченные государственными наградами, ну и партийная элита, куда ж без неё. Лица некоторых даже показались знакомыми… Ну точно, Валентина Терешкова! А с ней не кто иной, как Алексей Леонов — космонавт с кисточкой в руке, как его уже называют. В самом деле, его космические пейзажи даже меня интересовали в той жизни — в этой я их ещё не видел.

Сегодня на концерте, как мне доложила разузнавшая кое-что ещё во время первой поездки Полина, должны присутствовать и сам Генеральный секретарь, и его ближайшее окружение. Эти вряд ли через парадные двери пойдут, даже если бы захотели — охрана такого не допустит.

Одежду следовало сдать в гардероб, находившийся на нулевом этаже, там же располагались и уборные, одну из которых с буквой «М» на двери я предусмотрительно посетил. Несмотря на то, что концерт будет идти с антрактом, всё же лучше подстраховаться.

Да уж, думал я, сливая излишки влаги из организма в писсуар, это вам не коммунальный сортир в доме бабы Саши. Кафельная плитка блестит, писсуары и унитазы поражают белизной — как в лучших домах Лондона! Даже туалетная бумага имеется — настоящее чудо и дефицит по нынешним временам, когда 99 % населения пользуется для, пардон, подтирания задницы обычной газетой.

Жаль, за кулисы не пустят, Силантьев сказал, что вход туда разрешён только участникам концерта, во всех коридорах за порядком и тем, чтобы не проникли посторонние, будут следить сотрудники милиции. Я в число участников не входил, так что с Полиной мы договорились встретиться после мероприятия у служебного и оттуда поехать (или пойти) куда-нибудь поужинать.