Мой ангел злой, моя любовь…

— Ой, не губите, Анна Михайловна! Не говорите барину, что прознали! Он же не поверит, что не я открыла вам, высечет, как обещался!

— О чем толкуешь, Глаша? — удивилась Анна такой реакции на свой зов. Она положила ладони на плечи девушке и чуть сжала их, вынуждая ту поднять взгляд и посмотреть ей в глаза. — Ты о чем речь ведешь?

— Ох, ты Богородица Пресвятая! — воскликнула тогда ее горничная, понимая, что сама выдала себя с головой по дурости своей. Вот теперь-то точно быть ей битой на конюшне. Впервые за всю жизнь ее при барышне. Она даже почувствовала боль в спине сейчас, когда смотрела в требовательные глаза хозяйки своей. Не верила, что барин не накажет, как бы ни утверждал иное ее касатик, служивший уже год в дворне барской.

Но промолчать, скрыть правду от хозяйки, которая ни за что бы в покое не оставила, покамест не прознала всей правды, не смогла. Рассказала Глаша все, что знала, и о чем ей строго-настрого велел барин молчать, не желая, чтобы Анна проведала о случившемся за время венчания в ее покоях.

Лозинский не ушел просто так из усадьбы после того, как коляска удалилась прочь, скрывая от его взгляда красавицу невесту за зеленью липовых ветвей, надежной крышей переплетавшихся над аллеей. Когда Глаша первая ступила в покои Анны, воротившись наперед молодых из церкви, то даже онемела на несколько мгновений от того, что предстало перед ее глазами.

Вывернутые ящики, содержимое которых валялось в беспорядке на полу. Перевернутые ларцы и шкатулки, лежащие тут же на полу верх дном. Разбитые замки бюро, раскуроченные панели потайных местечек в том. Даже в спальне все было вывернуто из ящиков, словно тот, кто творил это безумство, что-то искал. Подобная картина перепугала Глашу до полусмерти тогда, как и комердин барина, что неслышно подошел сзади, а после обшарил каждый угол покоев в поисках незваного гостя.

— Он ведь забрал что-то, верно? — спросила Анна у Глаши после того, как та закончила свой короткий рассказ. Уже зная, что так настойчиво искал Лозинский. Забирая то, что, по его мнению, уже давно принадлежало ему по праву. Раз не сумел взять с собой иное…

— Украшения ваши, барышня, на месте. В том поклясться могу. Про бумаги не скажу… Что собрала, то собрала. Бюро ваше в починку отдадут. Я уж страху-то натерпелась, когда вы воротились… думала, приметите, что под чехлом, — тараторила Глаша, не замечая, что хозяйка уже не слушает ее. — Вы же мимо да в спальню… а после позвали… думала, ругать будете, что беспорядок у вас на столике да в ящичках, что не так все, как свыклись вы держать.

Портрет в серебряной рамке, который когда-то в рассветной дымке Анна передала уезжающему Лозинскому, вернувшийся к ней через Андрея в тот день, что даже в страшном сне Анне не хотелось вспоминать, лежал с тех самых пор на самом дне одного из ларцов гардеробной. Разумеется, когда сейчас она подняла крышку этого ларца, пальцы, скользнувшие под ворох кружев и через бусины, которые Анна собирала для рукоделия, резных узоров рамки не нащупали.

Она знала, что портрета не окажется на месте еще до того, как опустила руку в ларец. Знала, но все же поддалась какой-то странной волне паники и тревоги, снова взявшей ее душу в свои руки. А подняв голову от ларца и случайно взглянув в зеркало, едва не закричала дурным голосом. Показалось, что из темного угла на нее сейчас шагнет Лозинский, как нынче днем. И заберет не только портрет, но и ее саму утащит волоком в темноту зеркала…

— Барышня… ой, я хотела сказать… Анна Михайловна, куда вы? — забеспокоилась Глаша, когда та вдруг резко поднялась на ноги с ковра и шагнула к двери. Анна обернулась к ней, взглянув на нее так, будто только увидела, что она рядом, и коротко приказала:

— Света возьми. В покои барина проводишь меня!

— Да что же это такое? — запричитала Глаша, послушно поднимая тяжелый канделябр со столика, чтобы осветить хозяйке путь. Где же ныне Пантелеевна? Отчего при барчуке осталась, а не стала собирать барышню для ночи супружеской? Где мадама барышни? Уж при них-то барышня не сорвалась бы с места, нарушая все мыслимые правила, чтобы первой в спальню супруга ступать. Где это видано-то? Супружник идет в покои женские, а не наоборот!

Но покорно шла, освещая путь хозяйке, молясь про себя, чтобы никто не повстречался по пути в комнаты, ранее принадлежавшие Михаилу Львовичу. Лакеев в коридоре не было — видно, все работали, не покладая рук, приводя в порядок столовую да залу, уже опустевшую, откуда уже не долетали звуки музыки, которую Глаша любила слушать. Из всех живых душ, что были в то время в усадьбе, только комердина барина увидели, тут же вскочившего на ноги из кресла, когда Глаша распахнула дверь в комнаты, пропуская вперед себя Анну.

— Прочь иди, — коротко приказала Анна слуге Андрея, читавшего до ее прихода одну из книг, лежавших на столике. И уже резче и зло, когда заметила, что тот мешкает, раздумывая, стоит ли ему уходить. — Прочь пошел, я сказала!

Только тогда и Глаша, и Прохор ушли вон из комнат, прикрыв за собой плотно двери. Оставляя Анну совсем одну в таких знакомых прежде, но таких чужих ныне покоях. Как она видела сейчас при свете свечей, Андрей поменял здесь обивку на более строгую. Убрали искусные узоры, тканные нитями на обоях, а им на замену пришел однотонный шелк. Это были уже не комнаты Михаила Львовича, даже дух был иным. И эти запахи — смесь едва уловимого табачного дыма из передней комнаты покоев и кельнской воды — будоражили сейчас отчего-то ее кровь.

Анна прошлась по спальне, касаясь пальчиками балдахина кровати, поверхности покрывала, бархатной обложки книги, небрежно брошенной на постель. Пролистала несколько страниц, вглядываясь в еле уловимые взглядом строчки на французском. «Plaisir d’amour ne dure qu un moment, chagrin d'amour dure toute la vie» [698] …

— Я не заслужила твою любовь, — это были первые слова, которые услышал Андрей, ступив в спальню. Анна стояла у распахнутого окна в парк, и недавно набравшаяся силы луны ласково освещала ее силуэт своим ровным светом.

698

Удовольствие от любви длится лишь мгновение, боль от любви длится всю жизнь (фр.)

— Любовь нельзя заслужить, моя милая, — мягко ответил Андрей, подходя к ней и запуская пальцы в ее распущенные волосы. От души наслаждаясь тем, что видел сейчас в устремленных на него глазах. — Никому под силу понять природу этого чувства. Оно либо есть, либо его нет… И оно не выбирает предмета по каким-то признакам.

— Но его можно разрушить, это чувство. Как и все на этом свете, любовь может быть разрушаема под гнетом тяжести ошибок, лжи, предательства, — возразила Анна.

— Быть может. Но все это только ранит, как во время боя. Главное, вовремя остановить течение, не давая крови уйти до самой последней капли.

Они недолго помолчали, словно не зная, что сказать друг другу после тех слов, что уже прозвучали в этой комнате. А потом Андрей улыбнулся, глядя по-прежнему в ее широко распахнутые глаза.

— Я вспомнил, как однажды летом мы в точности стояли у распахнутого окна. Ты помнишь? Тогда в кожу мне впился острый шип, что с роз на шпалерах был. Ты доставала этот шип иглой, а я смотрел на твою голову, склоненную над моей ладонью, на твои локоны и чувствовал, что нет для меня места благостнее, чем тут, подле тебя. Именно в тот момент я понял, что полюбил, и эта любовь вошла так глубоко в мое сердце, что ничто не способно извлечь ее. И как бы надежно я не хоронил ее от всех и от себя, она никогда не оставит меня. И все, что я делал, что буду делать — только для тебя, моя милая. Для тебя и ради тебя… Лишь бы ты позволила мне это.