Мой дом – чужая крепость

– Лено-ок, – пропел Корсун в трубку и стал сам себе противен. – Как дела?

– Ко-оленька, – обрадовалась трубка.

– Ты как? Свободна?

– Ой, Коля! Для тебя я всегда свободна.

– Ты работаешь сегодня?

– Работала, – засмеялась Леночка. – Одиннадцатый час, Коля. Смена окончилась давно.

– Может, заглянешь? – По-хорошему, ее нужно встретить и проводить, Корсун обычно так и делал, а сейчас почему-то не стал, хоть и чувствовал себя от этого виноватым.

– Ладно, – согласилась трубка. – Сейчас приду. Я в салоне еще, через пять минут буду. Жди.

Салон находился совсем рядом. Корсун с грустью подумал, что, когда с Леночкой будет кончено, придется искать другую парикмахерскую.

Она появилась минут через двадцать, веселая, пахнущая духами и спиртным. Корсун обнимал ее, холодную с мороза, тыкался лицом в пушистые волосы и понимал, что с Леночкой еще скучнее, чем с бандитскими разборками.

– Ты представляешь, у Кирки сегодня день рождения был, мы после работы отмечали.

– Представляю, – ответил Корсун. Он совсем не помнил, кто такая Кирка, вроде бы она делала маникюр. Впрочем, что такое маникюр, он тоже представлял себе слабо.

– Так она не сказала, сколько ей лет. Представляешь? Ее спрашивают, а она не говорит. Ужас, да?

– Ужас, – опять согласился Корсун.

– Как будто мы не узнаем, если захотим! Ну вот зачем так делать, а, Коль?

– Не знаю. По глупости, наверное. Ты есть хочешь?

– Угу, – кивнула Леночка. – Кирка только торты принесла, а я всю смену отпахала, с утра не ела. А выпить у тебя есть?

– Тебе не много будет? – усомнился он.

– В самый раз, – засмеялась Леночка. – В самый раз, неси.

Корсун поплелся в комнату, где в старой-престарой стенке держал спиртное. Поизучав бутылки, выбрал французское мерло, которое недавно принес приятель-сослуживец. Приятель принес дорогое мерло, а пили они русскую водку, которая, к счастью, нашлась у Корсуна.

Леночка уже достала из холодильника ветчину, нарезала хлеб и с удовольствием уминала бутерброд, покачиваясь на хлипкой табуретке. Корсун достал рюмки, открыл бутылку.

– За нас.

– За нас, – послушно повторил он и вдруг заметил, что глаза у Леночки тоже светло-карие. Не такие желтые, как у бывшей одноклассницы Тони, не кошачьи, но очень похожие, и ему отчего-то стало неприятно.

– Знаешь, Коля, – Леночка задумчиво смотрела мимо него. – Я совсем ничего про тебя не знаю. Ты кто?

– Я?.. – задумался Корсун. – Черт его знает, кто я. Человек.

– Я серьезно, Коля, – она вдруг перестала казаться пьяненькой.

– Я работаю на заводе.

– Кем?

– Лен, ну какая разница? Мне не хочется говорить о работе. У меня выходные.

– Я для тебя никто, да? – Она все так же смотрела мимо, но Корсуну стало не по себе.

– Мне с тобой хорошо, Лен, – он тоже смотрел мимо нее и знал, что соврал. Ему было с ней никак. Скучно.

– Да-а? – протянула она. – Что же ты скрываешь, кто ты?

– Да ничего я не скрываю, – поморщился он. – Я просто не хочу говорить о работе.

Одноклассница Тоня ничего у него не спрашивала, а он знал, что она все понимает.

– Ты меня просто используешь! Я тебе что, девка с трассы? – Лена допила вино, плеснула себе еще.

– Лен, ну что на тебя нашло? Что за кликушество?

– Кликушество?! Да тебе наплевать на мои… мои проблемы!

– А какие у тебя проблемы? Ты расскажи сначала, потом будешь решать, наплевать мне или не наплевать.

– Почему ты не говоришь, кто ты?

– Я сказал, – терпеливо повторил он. – Я работаю на заводе.

– А я еще раз спрашиваю – кем? Кем ты работаешь?

– Это имеет значение?

– Да! – закричала она. – Да! Это имеет значение! Я тебе…

– Не девка с трассы, – подсказал он. – Лен, кончай. Ты выпила лишнего и говоришь глупости. Давай я тебя провожу домой, завтра все будет выглядеть по-другому, вот увидишь.

– Не надо меня провожать! – она заплакала, вытирая лицо и размазывая по нему тушь. – Не смей меня провожать!

Она жила рядом. Он ее проводил, конечно. Шел за ней, стараясь не приближаться, слушал, как она всхлипывает, и вместо жалости испытывал трусливое облегчение. Впрочем, жалость он тоже испытывал, потому что все сказанное ею было правдой. Он ее использовал, и ему было наплевать на ее проблемы.

«Я никогда бы не подумала, что ты можешь так поступить с девушкой, Коленька», – сказала бы мама.

Можно делать все, что не обижает людей, когда-то повторяла она. Сейчас Корсун мог бы с ней поспорить: жизнь устроена так, что не дать обидеть себя однозначно означает обидеть другого. А себя в обиду Корсун давно уже не давал.

Около подъезда он попытался помириться с Леночкой, но она вырвала руку, брыкнулась, произнесла несколько непечатных слов, чего он терпеть не мог, и тем самым сделала все, чтобы он почти не испытывал мук совести.

Суббота, 15 декабря

Утро выдалось совсем тоскливым. Тоня полежала, разглядывая потолок в свете далеких уличных фонарей, посетовала, что тьма как опустилась на несчастную московскую землю месяц назад, так все никак не рассеивается, и нехотя поднялась с постели. Нехотя поплелась в ванную, потом на кухню. Только устроившись с чашкой кофе у окна и наблюдая за лениво подступающим мрачным рассветом, почувствовала, что ненужная и беспричинная тоска слегка отодвинулась. Ей не с чего тосковать, она молодая, красивая, успешная женщина, и ее ждет впереди огромное счастье. Нужно только все время в это верить, а она забывает.

Неожиданно и громко протренькал дверной звонок. Тоня метнулась к двери, даже не взглянув в глазок, распахнула ее и разозлилась, уставившись на соседа Максима. Она сто раз ему намекала, что являться, когда заблагорассудится, к молодой женщине просто неприлично, но он на ее намеки плевать хотел, являлся иногда даже среди ночи, а если она не открывала, начинал колотить по двери.

– Ну что на этот раз? – мрачно пробурчала Тоня, загораживая вход в квартиру. – Позвонить не мог?

– Спаси, подруга, – легко ее отодвинув, Максим проник в прихожую, привалился к стене. – Помоги, христа ради, не дай пропасть. Анальгинчику дай или чего там… Голова сейчас расколется.

– Пить надо меньше.

– Конечно, надо, – согласился он. – Я что, спорю? Ну дай анальгинчику, не мучай. А еще лучше опохмелиться. Нет, лучше опохмелиться и анальгинчику.

– Стой здесь, – велела Тоня, отступая на кухню, где хранились лекарства. Сейчас ей меньше всего хотелось выслушивать его очередные жалобы.

Пожаловаться Максим любил, собственно, только за этим он к Тоне и приходил. Жаловался на головную боль, на грипп, на плохую погоду, на несчастную любовь или, наоборот, на любовь счастливую, потому что она, счастливая любовь, реально угрожает Максимовой свободе. Сосед числился индивидуальным предпринимателем и относил себя к миру искусства, потому что каким-то боком был связан с куплей-продажей антиквариата. Тоне он казался откровенным мошенником, можно только удивляться, как кто-то соглашается иметь с ним дело.