Мой дом - пустыня (сборник)

Аманнияз, глядя в небо, сказал:

— Что-то много... много нынче падающих звезд. Или это мне просто кажется?

Агали поднял голову, и Расул поднял голову. Звезды действительно скатывались по черному небосклону, а ведь известно: у каждого смертного есть своя звезда, и когда она падает, душа' его расстается с телом.

Агали с тревогой сказал:

— Падают... Колодец Игдекую — край нашего пути. Все пропало у наших.

— Все пропало, но теперь «наши», как ты говоришь, уже не наши, — отозвался Аманнияз.

— Почему же?

Расул, младший среди них, молча прислушивался к разговору. Аманнияз не сразу ответил на вопрос Агали. Он вздохнул и сказал:

— Знаешь ли ты, Агали, что сегодня ночью хан-ага решил уйти на ту сторону? У него много грехов и сюда он не вернется. И нукеры не вернутся. Его грехи лежат и на них. На мне тоже. Но с сегодняшнего вечера дорога хана не моя дорога. Я остаюсь.

Агали в растерянности произнес:

— Брат, тебя пристрелят, как собаку...

— Пусть. Но я надеюсь, что не пристрелят. Ты слыхал пословицу? «Если джейран приходит сам, нет у него другой вины, кроме двух его глаз...» У меня и глаза есть, и уши. Я знаю друзей Джунаид-хана — они говорят по-турецки, но сами инглизы. Я знаю, какие разговоры ведут мешхедские купцы с людьми хана, когда встречаются на базарах в Ташаузе, Мерве, Хиве...

— Ты хочешь предать? — с тихой яростью спросил Агали.

— Я хочу остаться на родине.

— Будь ты проклят! — крикнул Агали. — Я жалею, что охранял тебя в боях. Подохни теперь у красных!

Он вскочил в седло. Если бы Аманнияз потянулся к своему маузеру, Расул должен был бы убить его, охраняя Агали.

Но Аманнияз только покачал головой.

— Бывает, что слепой хуже дурака. Агали, не оборачиваясь, приказал:

— Расул! Едем...

Расул, не рассуждая, не пытаясь разобраться, кто из них прав, тронул камчой не успевшего отдохнуть коня. Сработала четырехлетняя привычка — как нитка за иглой, следовать за Агали. Это позднее его осенило: Аманнияз-то был старший, и слушаться надо было Аманнияза.

А тогда Агали по звездам выбрал направление на юг. Кончились непрерывные гряды барханов, и впереди затемнели горы. Агали объяснил Расулу — их путь ведет на ту сторону, но тропы в горах охраняют пограничники. По счастью, он, Агали, знает такой проход, где никто не станет их ждать, там они проскользнут беспрепятственно.

Где-то неподалеку брякнул колокольчик. На шее козла-вожака? Отара? Вот бы кстати! Им надо запастись едой.

Чабанские псы встретили яростным лаем двух ночных всадников, от которых исходил раздражающий запах крови, пота и пороха. Старик чабан отогнал собак. При виде вооруженных людей он низко склонил голову, и слова приветствия прозвучали глухо и невнятно.

Агали мрачно сказал:

— Не бойся... Теперь можно не бояться нас. Нашу силу унес с собой хан-ага, он еще вернет ее нам!

— Слезайте с коней, джигиты, — отозвался старик. — Жажду можете у нас на кошме утолить чаем, а голод — чуреком.

Молча они пили чай, молча ели чурек и коурму. И с собой взяли еды на дорогу.

Утренняя звезда уже вспыхнула в небе, а до восхода солнца предстояло достичь того ущелья, где был скрытый проход, знакомый Агали по прежним переправам на ту сторону. Коней пришлось бросить — тропа обрывистая, узкая. Набираясь сил перед тем, как тронуться в опасный путь, Агали и Расул отдыхали возле кривой арчи. Внезапно заклубилась внизу горы пыль, хоть утро было безветренное. Расул толкнул задремавшего Агали. Группа вооруженных всадников, обогнав облако пыли, рысила под ними, и Расул возблагодарил бога за то, что они вовремя укрылись в зелени горного склона. Всадники были из тех, что преследовали их от самой Хивы.

— Наверно, хотят перекрыть дорогу, по которой должен проехать хан-ага, — высказал Расул свое предположение.

Агали хмыкнул.

— Наш хан-ага еще вчера перевалил через горы....

Сладковатый запах дыма стал их проводником на пути к селению, зажатому между двумя горами. Хоть и на чужбине, но в безопасности. Возле одного из домов услыхали, как заблеяла овца, и сердце Расула дрогнуло. Теперь, когда не надо было никого преследовать, ни от кого убегать, он вспомнил, что он внук чабана, и сын чабана, и сам чабан.

— Агали, давай постучимся, — предложил он.

Открыли им не сразу. Чай и чурек подали так, будто последний кусок и последний глоток отдают. Хозяин дома, из туркмен, издавна живущий в этих краях, выслушал рассказ беглецов, но сам ни слова не сказал — ни в одобрение, ни в порицание. У него Агали и Расул переночевали. А дальше дорога их раздвоилась. Агали отправился разыскивать Джунаид-хана. Расул остался в Джаранлыке. И — как будто не было ему в жизни другого предназначения — сделал баем хозяина дома, из двадцати его худородных овец вырастил большую отару.

Давно это было. Навсегда исчез из его жизни Агали. Умер, по слухам, Джунаид-хан. И давно рассеялась пыль, поднятая копытами джунаидовских лошадей. Но она замела и сделала непроходимой для Расула дорогу домой.

Лежа под чинарой, Расул принялся загибать пальцы, он хотел сосчитать, сколько же лет — точно — с той поры, как он появился в ауле Джаранлык. Но пальцев не хватало, он сбивался и снова начинал отсчет.

Нестерпимое солнце, висевшее посередине неба, стало откочевывать на запад, зной поостыл, и Расул поднялся — развести костер...

Он уже сидел и пил чай перед обедом, когда из колючих зарослей ежевики, сладко потягиваясь, появился его пес Алабай. Конечно, если потянуло дымом, жди Алабая. Он знает, что у костра получит похлебку.

Грустно будет покинуть Алабая, единственного друга. Что овцы? Глупые существа. Им достаточно травы на пастбищах, воды в колодце. А дружба и верность овцам неведомы, им все одинаково — пасет ли их Расул, или горбоносый курд Муртаза, или собака в эту минуту исполняет обязанности пастухов.

Алабай — другое дело. Если у хозяина спокойно на душе, то пес, помахивая обрубком хвоста, подходит уткнуться головой в колени. Если же Расул почему-либо хмурится, то мрачность одолевает и Алабая, он лежит поблизости, устроив голову на вытянутых лапах. Во всей округе нет собаки лучше Алабая, надежнее Алабая... Сколько раз пытались волки подобраться к отаре, но никогда им не удавалось сделать это незаметно, даже в самую глухую снежную ночь, которая благоприятствует серым разбойникам.

Расул достал миску с остывшей похлебкой, поставил перед собакой, потрепал за коротко обрезанные уши.

— Ешь, Алабай.

Алабай вылизал миску так, что и мыть не надо, и устроился среди камней, сам похожий на продолговатый камень. Здесь был его обычный наблюдательный пункт, и никто бы не сумел приблизиться незаметно ни со стороны гор, ни с бугристой равнины.

Расул проводил Алабая взглядом и подумал, что, наверное, у такой умной собаки есть свои мысли, свои воспоминания. Может, Алабай временами сожалеет о своей подруге, которую растерзали волки, или возвращается к тем дням, когда совсем щенком попал на кош к Расулу и тот учил его всем премудростям чабанской службы.