Мой друг

— Нормально?

Черт знает, откуда берутся силы говорить, но не спросить не могу. С какой-то сладкой мукой проживаю каждую секунду. Кайфую в моменте, тяну, растягиваю и давлю желание сорваться на условный бег. Топлю в чувствах и ощущениях.

— Очень…

Как же она охерительно смотрится на мне… Восхитительно.

И когда начинаю размеренно двигаться, проникая глубже, выхожу и снова толкаюсь в нее — стираются все установки, последние ограничители отлетают. И я срываюсь на ускоренный темп.

Так быстро, так медленно.

Так много, так мало.

Так остро и глубоко, до краев и на верхах сплошного, безмерного, адового и райского наслаждения.

Разрушаясь и объединяясь в одно целое, кончаем практически одновременно.

Глохну от протяжных стонов и судорожных криков Ми, прижимая ее к груди, когда обессиленно падает на меня. Слепну от собственного удовольствия и мощнейшей эйфории, вытаскивая член наружу и изливаясь на ее ягодицы и поясницу.

Долго… слишком долго пытаемся выровнять сбившееся дыхание и успокоить сердцебиение для такого стремительного подъема и разрыва при падении.

Донельзя. До смерти.

Моя реальная Ми… Реальная.

ЭПИЛОГ

спустя 9 лет

Спойлер:

Даже после самой темной ночи наступает рассвет…

— Соколова! С ума сошла?! Куда собралась?

Хватаюсь рукой за дверь, пытаясь заскочить следом за нашим кардиохирургом.

— Борис Сергеевич, я же кардиолог!

Сердце так громко стучит в груди, что я едва разбираю его слова. Совсем не соображаю, что творю… Готова бежать в операционную за командой специалистов.

— Твою ж мать, не зли меня! — багровеет он. — В ординаторской жди, а лучше иди домой.

Господи! Да я же и вправду сойду с ума!

Нервно кусаю губы и смотрю на захлопнувшуюся перед носом дверь. От бессилия готова на стену лезть.

Трясущимися руками достаю телефон и набираю мужа. Пока слушаю в трубке мучительно длинные гудки, принимаюсь мерить шагами коридоры клиники. Так и не дождавшись ответа от Артёма, беспомощно скулю.

Не знаю, сколько проходит времени — час или два, по моим ощущениям все двадцать четыре. И как только дверь распахивается, мигом подлетаю к хирургу, вглядываясь в его лицо.

Он лишь качает головой, мысленно отчитывая меня, и улыбается одними уголками губ.

— Живой? — всё, что могу прохрипеть пересохшими губами.

— Соколова… — его тон все такой же порицающий, но в то же время в голосе чувствуется некое снисхождение. — Конечно, живой! Домой иди, — бросает он и уходит.

С невероятным облегчением перевожу дыхание и ощущаю, как обрушивается усталость. Прикрыв глаза, мысленно благодарю Бога за то, что оберег ребенка и даровал ему шанс на счастливую жизнь.

С трудом разлепляю веки, иду за своими вещами и покидаю стены клиники.

Пока еду домой, пытаюсь успокоиться, всеми силами контролируя свои эмоции. Не хочу, чтобы муж видел, как сложно мне сейчас приходится. Но едва добираюсь до нашей квартиры, тут же бросаюсь к нему на шею, крепко обхватывая шею и прижимаясь всем телом.

В его объятиях мне всегда становится легче. Страхи отступают. На смену им приходит чувство благодарности и радости. Я безмерно счастлива быть с ним, дарить и принимать любовь, знать, что он рядом, и видеть как необходима ему самому.

— Что случилось, Ми? — беспокоится он, гладя меня по волосам и скользя ладонью по лопаткам. Прячет в своих руках, остро чувствуя такие моменты, когда он мне так нужен.

А нужен — всегда.

— Кирилл… — шепчу, уже понимая, что не смогу промолчать. — Помнишь, рассказывала про мальчика, который у меня наблюдался? — отстраняюсь, заглядывая ему в глаза.

— Помню, ему стало хуже?

— Нет! То есть да… То есть, — тяжело вздыхаю и пытаюсь собраться с мыслями. — В общем, его сегодня прооперировали… Но он поправится, — убеждаю не только мужа, но и себя.

Артём ничего не говорит, лишь шумно дышит, поджимая губы. Да ему и не нужно что-либо говорить, я и без слов чувствую его волнение.

С тех пор как я выбрала специальность "Кардиохирургии", а в особенности, когда окончила ординатуру и начала заниматься ассистированием, его переживания за меня ощущаю даже физически.

Но несмотря на внутреннюю тревогу, он продолжает меня всячески поддерживать. И даже когда мне уже самой хочется все бросить, он каждый раз вселяет уверенность в себя и в свои силы.

— Возможно, ты был прав… — впервые говорю то, о чем задумываюсь уже давно. — Может, мне не стоит… — но закончить свою речь я не могу даже мысленно.

— Мила, — взгляд Артёма серьезный, но такой же теплый как и всегда. — Ты только начала и хочешь все вот так бросить?

— Я не знаю… Не уверена, что смогу привыкнуть. Этот мальчик один из первых моих пациентов и… — чувствую как к глазам снова подкатывают слезы. — Тём… Я не хочу, не могу видеть детей на операционном столе… — признаюсь откровенно.

— Ми… Он выжил.

— Да… Но я сама тысячу раз умерла, пока ждала там под дверью.

— Ну хватит, зай, не плачь, — собирает слезы на моих щеках и медленно целует. А затем резко отстраняется и сканирует меня обеспокоенным взглядом. Целует в лоб, как-то странно прижимаясь губами к коже. — Мила, ты горишь, — заключает он, бегло оценивая мое состояние. — Пойдем.

Когда перемещаемся на диван в гостинной, Тёма уходит за аптечкой, а я откидываюсь на подушку и чувствую, что начинаю засыпать. Где-то на грани между сном и явью сквозь сознание льется родной голос моего Артёма:

"Даже после самой темной ночи наступает рассвет".

Не понимаю, почему он это говорит. Не осознаю даже реальный ли это голос любимого или часть сновидения, но мне необъяснимым образом становится легко и спокойно.

Умиротворение и покой расстилаются в душе, сквозь грани которой струится тот самый свет. Он кажется таким необходимым и таким желанным…

Просыпаясь, не сразу понимаю, где нахожусь. Помню, что засыпала на диване, а оказываюсь в постели нашей спальни в теплых объятиях мужа.