Мой дядюшка Освальд

– А его жена?

– Она умерла. Он одинокий старик и будет очень рад твоему визиту. А когда он тебя увидим, то, не сходя с места, захочет написать тебя обнаженной. Но вообще-то у него есть модель по имени Деде, от которой он совершенно с ума сходит. Но если ты будешь правильно себя вести, то, может быть, он даже предложит тебе свою картину.

– А что насчет Моне? – спросила она.

– Он тоже одинокий старик, ему семьдесят девять, он на год старше Ренуара. Он ведет жизнь отшельника в Живерни, недалеко от Парижа. Очень немногие его посещают. Ты станешь лучом света в его жизни. Может быть, получишь еще один холст. Представляешь, пейзаж Моне! Эти вещи скоро будут стоить сотни тысяч, они уже стоят тысячи. Сегодня я куплю машину, она нам понадобится. Мы поедем в Эссуа, и ты познакомишься с мсье Ренуаром.

– Ты никогда не теряешь время, да, Освальд?

– Знаешь ли, дорогая, – сказал я, – как только я сделаю себе состояние, то всю оставшуюся жизнь я собираюсь провести, именно теряя время. Но пока деньги не в банке, я буду очень упорно работать. И тебе тоже придется.

– Сколько времени это займет, как ты думаешь?

– Пока мы разбогатеем? Ну, лет семь или восемь, не больше. Не так много, если подумать, что потом ты сможешь никогда ничего не делать.

– Прекрасно, – сказала Ясмин, – но что мне нравится больше всего, так это мысль, что мною овладеют все величайшие люди мира. Это возбуждает мою фантазию.

… На следующее утро мы отправились в Эссуа с рабочей лабораторией, размещенной на заднем сиденье "ситроена". Мы отыскали дом Ренуара без особых хлопот. Белое деревянное строение средних размеров стояло посередине очень приятного сада. Я знал, что главная резиденция великого художника находилась южнее, в Кань-сюр-Мер, но, очевидно, он считал, что в жаркие летние месяцы здесь прохладнее.

– Удачи, – сказал я Ясмин. – Я буду ждать тебя метрах в ста отсюда на дороге.

Она вышла из машины и направилась к калитке сада. На ней были туфли без каблуков и кремовое льняное платье. Она больше походила на молодую послушницу, идущую на прием к настоятельнице, чем на женщину, которая собирается вызвать взрыв страсти в разуме и теле одного из величайших живописцев мира. Был теплый солнечный вечер. Сидя в открытой машине, я слегка задремал и проснулся только часа через два, когда Ясмин опустилась на сиденье рядом со мной.

– Что случилось? – спросил я. – Ты его видела? В одной руке у нее был сверток в оберточной бумаге, а в другой – сумочка. Она открыла сумочку, вынула подписанную бумагу и бесценную резиновую вещь и передала мне, не говоря ни слова. У нее было странное выражение лица, смесь экстаза и испуга. Казалось, что она не слышит моих слов, да и вообще находится за много-много миль отсюда.

– В чем дело? – спросил я.

– Поезжай, – попросила она, – и оставь меня в покое. Мы вернулись в отель, не разговаривая, и разошлись по своим номерам. Я произвел немедленное микроскопическое исследование. Сперматозоиды были живыми, но их количество в поле зрения было низким, очень низким. Я с трудом сделал десять соломинок, однако, это был десяток нормальных соломинок, примерно на двадцать миллионов сперматозоидов каждая. Бог мой, подумал я, какую же уйму денег это будет стоить в будущем. Они станут такими же редкими, как первое издание Шекспира.

Через полчаса появилась Ясмин, неся с собой маленький сверток в оберточной бумаге. Я налил ей бокал шампанского и положил перед ней ломтик гусиного паштета на тостике. Она взяла только шампанское и продолжала молчать.

– Господи, Ясмин, – сказал я, – что с тобой происходит? Она осушила бокал одним глотком и протянула мне, чтобы я снова налил.

– Я в нокауте. Это первый мужчина, который полностью меня покорил.

– Ах, вот как! Кажется, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду.

– Это чудо! Этот человек – он гений!

– Конечно, гений, поэтому мы его и выбрали.

– Да, но он волшебный гений, он так прекрасен, Освальд! И такой милый, такой любезный, такой ласковый. Я никогда не встречала никого подобного.

– Похоже, что он тебя действительно покорил.

– Ренуар, – продолжала она. – Он гигант. Его творения останутся в веках.

– Как и его сперма.

– Помолчи и послушай меня, – сказала она. – Вот что я пытаюсь тебе сказать. В этой игре одни люди – фигляры, а другие – нет. Они – настоящие. Альфонс – фигляр и короли – фигляры, есть несколько других фигляров в нашем списке.

– Кто?

– Ну, Генри Форд, например. Я думаю, что этот, как зовут этого венского мужика, Фрейд – фигляр. И этот, который беспроволочный, Маркони – он тоже фигляр.

– И что же?

– Я нисколько не возражаю, – сказала Ясмин, – против булавочных шуточек с фиглярами. Я не имею ничего против того, чтобы иногда обойтись с ними грубовато, если вынуждают обстоятельства, но будь я проклята, если начну вкалывать булавки в таких людей, как Ренуар или Конрад, или Стравинский. Во всяком случае, после того, что я сегодня увидела.

– Но позволь спросить, он-то с тобой хорошо провел время?

– Изумительно, – сказала она, – он изумительно провел со мной время.

– Тогда расскажи мне, что случилось.

– Нет, – ответила Ясмин. – Я ничего не имею против того, чтобы рассказывать тебе про фигляров, но настоящие – это не для разглашения.

– И он дал тебе картину? – спросил я, показывая на загадочный пакет.

На маленьком холсте без рамки была изображена юная розовощекая девушка с длинными золотыми волосами и голубыми глазами. Чудная маленькая картина, волшебная вещь, от которой нельзя было оторваться. Теплое сияние исходило он нее и наполняло всю комнату.

– Я у него не просила, – сказала Ясмин. – Он заставил меня взять. Правда, она прекрасна?

… Если у вас сложилось впечатление, что мы с Ясмин делали визиты почти ежедневно, то вы ошибаетесь. Мы действовали медленно и продуманно. Я заранее узнавал все о привычках нужного лица, его рабочих часах, семье, прислуге, если она есть, и тщательно и рассчитано выбирали время. Несмотря на это, Ясмин иногда приходилось ждать в машине, пока жена или служанка не отправятся за покупками.

Следующим номером мы выбрали Марселя Пруста. Ему было сорок восемь лет. Недавно изданная книга "Под сенью девушек в цвету", встреченная публикой с восторженным энтузиазмом, принесла ему Гонкуровскую премию.

Однако я был слегка неспокоен относительно мсье Пруста. Мое расследование показало, что он был весьма странным индивидуумом. Он был богат и независим, он был снобом и антисемитом, он был тщеславен, он был ипохондриком и страдал от астмы. Он спал до четырех часов дня и бодрствовал всю ночь. С верной служанкой по имени Селеста, его верной цепной собакой, он жил теперь в доме 8-бис по улице Лоран Пише.

Я узнал, что мсье Пруст, лишенный каких бы то ни было этических принципов, был способен использовать уговоры и деньги, добиваясь хвалебных отзывов в прессе о своих книгах. И в довершение всего – он был полностью гомосексуален. Ни одна женщина, за исключением преданной Селесты, не допускалась в его спальню.

– Стоп, – сказала мне Ясмин, когда я ей все это рассказал, – будь я проклята, если отправлюсь к педерасту.

– Он называет это "инвертированный". Это очень прустианское слово. Посмотри в словаре «инвертировать» и ты найдешь определение: "переворачивать вверх ногами".

– Не будет он меня переворачивать, благодарю покорно, – сказала Ясмин. – Что ты от меня хочешь? Чтобы я оделась мальчиком из хора?

– Мы дадим ему двойную дозу жука, – объяснил я. – И это очень важно, Ясмин. Наша коллекция будет неполной без пятидесяти соломинок от Пруста.