Мой эдипов комплекс

– Но мпе хочется разговаривать, мамочка, - заскулил я.

– Мало ли что тебе хочется, - твердо возразила она, и в этом было что-то новое, - Папа хочет спать. Можешь ты наконец понять это?

Я понял - и еще как понял. Я хочу разговаривать, а он хочет спать - чей это дом, интересно знать?

– Мамочка, - сказал я не менее твердо.
– Пусть тогда папа спит на своей кровати.

Она не сразу нашлась, что сказать.

– Ну, вот что, - услышал я ее шепот.
– Либо ты лежишь и помалкиваешь, либо марш в свою комнату.

Выбирай.

Подобная несправедливость меня добила. Я ясно дал понять, что она ведет себя непоследовательно и неразумно, а она даже не пожелала мне ответить. Я со злостью пнул отца ногой - мама ничего не заметила, но он заворочался и встревоженно открыл глаза.

– Который час?
– испуганно спросил он, глядя не на маму, а на дверь, словно там кто-то стоял.

– Еще рано, - угодливым голосом произнесла она.
– Просто ребенок пришел. Спи... Ларри, - добавила она, поднимаясь с кровати, - ты все-таки разбудил папу, сейчас же иди в свою комнату.

Несмотря на спокойный топ, я понял - она не шутит, и я могу потерять все свои законные права, если немедленно не вступлюсь за них. Она начала выталкивать меня с кровати, и я издал такой вопль, что можно было разбудить и мертвого, не говоря уже об отце. Он застонал.

– Что за несносный мальчишка! Он хоть когда-нибудь спит?

– Это просто привычка, дорогой, - мягко ответила мама, хотя явно была раздосадована.

– Ну, так пусть отвыкает!
– закричал отец и стал ворочаться. Он вдруг стянул на себя все одеяло и отвернулся к стенке, потом взглянул на нас через плечо - изпод одеяла торчали только два маленьких, злобных и темных глаза. Выглядел он свирепо.

Чтобы открыть дверь, маме пришлось опустить меня на пол, я тут же вырвался и с визгом кинулся в дальний угол. Отец подскочил на кровати.

– Заткнись, щенок!
– взревел он.

Я был настолько ошеломлен, что даже перестал визжать. Никто и никогда не разговаривал со мной в таком тоне. Я обалдело посмотрел на отца - его всего перекосило от ярости. Главное, я ведь сам молил бога, чтобы это чудовище вернулось домой живым и невредимым. Да, здорово господь надо мной подшутил!

.
– Сам заткнись!
– не помня себя, выкрикнул я.

– Что-о?
– зарычал отец и выпрыгнул из кровати.

– Мик, Мик!
– бросилась к нему мама, - Что, ты не видишь, ребенок к тебе еще не привык!

– Я смотрю, он у тебя тут вырос, да ума не вынес, - гремел отец, дико размахивая руками.
– Выпороть его как следует, будет знать!

Все его прежние выкрики померкли перед этим гнусным оскорблением. Кровь бросилась мне в голову.

– Себя выпори!
– истерично завопил я.
– Себя выпори! Заткнись! Заткнись!

Тут терпение его лопнуло, и он кинулся на меня. Сграбастал, правда, уже без всякой уверенности - какой же мужчина будет зверствовать на глазах у потрясенной матери?
– и дело кончилось легким шлепком. Но я просто осатанел - от одного унижения, что меня бьет какой-то чужой дядька, совершенно чужой дядька, который вернулся с войны и залез в нашу большую кровать только потому, что я, как последний дурак, похлопотал за него перед богом. Я громко визжал, прыгал босиком по полу, а отец, неуклюжий и волосатый, в одном белье - короткой серой армейской рубашке - бешено сверкал глазами и нависал надо мной, как готовая обвалиться глыба.

Наверное, как раз тогда я и понял - он тоже ревнует маму. А она стояла рядом, в ночной рубашке, и, казалось, сердце ее разрывается между нами. "Вот и поделом тебе, - злорадно подумал я.
– Сама это заслужила".

С этого утра жизнь моя стала сплошным адом. Мы с отцом вступили в состояние войны, открытой и явной.

И он, и я постоянно совершали вылазки в лагерь противника, он старался отбить маму у меня, я - у него. Когда она сидела на моей кровати и рассказывала мне сказку, ему вдруг позарез становились нужны какие-то старые башмаки, которые он будто бы оставил дома еще в начале войны. А когда с мамой разговаривал он, я вовсю громыхал игрушками - показать, что мне до их разговоров нет дела. Как-то вечером он, придя с работы, устроил ужасную сцену - я, видите ли, взял его коробку и играл со всякими этими бляхами, кокардами и ножами.

Мама подошла и забрала у меня коробку.

– Ты не должен брать папины игрушки без его разрешения, Ларри, - строго сказала она, - Папа же твои не берет.

Тут отец почему-то посмотрел на нее так, словно она его ударила, и, скривившись, отвернулся.

– Это не игрушки, - проворчал он, снова заглядывая в коробку - все ли там на месте.
– Среди этих вещей много редкого и ценного.

Но время шло, и я видел - битву за маму выигрывает все-таки он. Самое обидное, я никак не мог понять, чем он берет, чем он так уж привлекает маму. Он уступал мне по всем статьям. Неправильно выговаривал слова, чавкал за едой. Одно время я думал, что его козырь - газеты, и сам стал сочинять новости и рассказывать их маме. Потом решил, что все дело в курении, которое лично мне нравилось, и, взяв его трубку, стал ходить с ней по дому и слюнявить ее, пока отец меня не поймал.

Я даже пытался чавкать за едой, но мама только сказала, что я не умею вести себя за столом. Похоже, все вращалось вокруг этой нездоровой привычки спать вместе, и я стал наведываться в их спальню - вдруг удастся что-то вынюхать?
– при этом разговаривал сам с собой, чтобы они не подумали, будто я за ними наблюдаю, но они никогда ничем подозрительным не занимались. В конце концов я сложил оружие. Наверное, все дело в том, что он взрослый и может дарить маме кольца. Значит, придется мне подождать.

В то же время я хотел показать ему, что не сдался, а просто решил выждать. Как-то вечером он так разболтался с мамой, что я думал, у меня уши завянут, - тут-то я его и огорошил.

– Мамочка, - начал я, - знаешь, что я сделаю, когда вырасту?

– Нет, милый, - откликнулась она.
– Что же?

– Женюсь на тебе, - спокойно заявил я.

Отец загоготал в полный голос - не принял меня всерьез. Здорово он умеет притворяться! А мама, несмотря ни на что, моим словам обрадовалась. Наверное, ей было приятно узнать, что в один прекрасный день она высвободится из отцовских пут.

– Вот будет чудесно, да?
– с улыбкой спросила она.

– Очень даже чудесно, - подтвердил я.
– И мы купим много-много младенцев.

– Вот и хорошо, милый, - погладила она меня по голове.
– Наверное, один у нас появится очень скоро, и тогда тебе будет с кем играть.

Тут я чуть не запрыгал от радости: значит, хоть мама и потакает отцу, о моих интересах она тоже не забывает.

Да и Джини мы сразу нос утрем.

Но радовался я напрасно. Прежде всего, мама стала какой-то жутко озабоченной - наверное, все думала, где взять семнадцать с половиной фунтов, - и, хотя отец стал приходить домой позже, я от этого ничего не выиграл. Мама перестала брать меня на прогулку, чуть что - сразу вспыхивала, как спичка, и шлепала меня безо всякого повода. Иногда я даже думал: вот, накликал младенца на свою голову! Только и делаю, что порчу себе жизнь!

Уж накликал так накликал! Я невзлюоил его с первой же минуты. Он даже появиться не мог тихо - когда его принесли, орал так, что стены дрожали. Ребенок был трудный - мне, во всяком случае, так всегда казалось - и требовал к себе уйму внимания. Мама совсем на нем помешалась и даже не замечала, что иногда он голосил просто так, от нечего делать. Ни для какой игры он не годился. Он целыми днями спал, а я должен был ходить ко дому на цыпочках, чтобы, не дай бог, его не разбудить. Насчет того, чтобы не будить отца, разговоров Дольше не было. Теперь я жил, подчиняясь новому лозунгу: "Не разбуди сынулю!" Я не мог понять - почему этот изверг должен спать круглые сутки? И, как только мама отворачивалась, я будил его. Иногда даже щипал его, чтобы он не спал. Как-то раз мама поймала меня за этим и всыпала мне по первое число.