Мой лучший Новый год

И мы расстаемся. Хотя я вспоминаю ту черноволосую, загорелую, голубоглазую июльскую девушку куда как часто.

Проходит год.

Год для меня, можно сказать, определяющий.

Кстати: если кто не помнит или не застал, время тогда делилось на пятилетки. А внутри пятилетки всякий год (в брежневские времена) имел свое название. И уж этими названиями нас с экрана телевизора, из радиоточек и со страниц газет задалбливали по самое не могу. Сначала шло по-простому: первый год пятилетки, затем второй, а после начинался пафос: третий год звался решающим, потом шел определяющий, и в конце – завершающий. Поэтому эти эпитеты (решающий – определяющий – завершающий) всасывались, можно сказать, с молоком матери и выскакивали с языка (или с пера) при всяком удобном и неудобном случае.

Пропагандисты из ЦК родной коммунистической партии вообще всячески старались взбодрить подведомственное население. От этого постоянно придумывали новые почины и лозунги. Но так как сами они ни во что тогда уже не верили, то и народ к их начинаниям оставался равнодушным. Более того, обычно зло и ехидно над новшествами издевался. К примеру, тиражируется в миллионах заголовков и плакатов: «Экономика должна быть экономной!» А публика смеется: ага, экономика должна быть экономной, масло должно быть масляным!

Или другой, с позволения сказать, слоган: «Чем лучше мы будем работать, тем лучше мы будем жить!» А население хихикает: они говорят, чем лучше мы будем работать, тем лучше они будут жить!

С решающими и определяющими годами та же песня. Если кто в народе и именовал их так, то только в юмористическом контексте: «У меня решающий год, я диплом пишу».

Я ведь даром что в энергетическом учился, к его окончанию стал ясно понимать: не моя это стезя. Не хочу я брать интегралы, составлять программы для вычислительной машины «Минск-22» и проектировать электрические системы. А хочу – писать, сочинять, выдумывать. На худой конец, брать интервью, строчить фельетоны и корреспонденции.

В ту пору для графоманов, подобных мне – юных и не очень, – имелось колоссальное поле для самовыражения.

Практически при каждом уважающем себя Доме культуры в Москве имелось литературное объединение. Принимали туда всех подряд (и, разумеется, бесплатно). Руководил собранием настоящий писатель, член ССП [1] . (Не знаю, кто и сколько ему платил, ДК или ССП, но труд его, разумеется, вознаграждался.)

Раз в неделю проходили занятия. Все по кругу читали стихи или рассказы, затем воспитанники по очереди критиковали товарища – а последним высказывался мэтр. И вот он обычно ничьих самолюбий особо не щадил. Бывало, явные графоманы после разборов убегали в слезах – а иные, сам видел, чуть не бросались с матом и кулаками.

1

ССП – Союз советских писателей.

Вот и меня, студента, занесло, не знаю почему, в литобъединение «Весы» (при Доме культуры работников торговли). И еще – в самое, пожалуй, известное – «Магистраль» (при Доме культуры железнодорожников), где руководил Юрий Владимирович Томашевский (а посещал его когда-то, в конце пятидесятых, сам, ни больше ни меньше, Булат Окуджава!).

Имелись и другие литстудии, куда, в отличие от ДК, шел жесткий отбор – который я всякий раз благополучно проходил, – что наполняло душу гордостью и надеждой. Например, при журнале «Юность», что печатался тогда тиражом под три миллиона экземпляров, создали для молодых «Зеленую лампу», где руководителем отдела прозы (а значит, моим) работал известнейший в ту пору Владимир Амлинский. Или при журнале «Крокодил» (тоже миллионные тиражи) я подвизался в «Крокодильском лицее».

Но литературные штудии, даже самые успешные, означали немногое без полновесных публикаций. Пробиться на страницы тогдашних журналов являлось задачей чрезвычайно сложной. Я штурмовал их лет с девятнадцати. Рассылал рассказы по кругу, от «Молодой гвардии» до «Литературной учебы». Отовсюду отвечали – не было случая, чтобы не ответили. Все редакции имели штат литконсультантов, которые убедительно и аргументированно могли доказать любому, почему его творение не имеет права быть напечатанным.

И наконец! Ровно в тот месяц, как я защищаю диплом в своем энергетическом, журнал «Студенческий меридиан» печатает мой первый рассказ! (Спасибо тебе, Володя Слуцкий, низкий тебе поклон!)

В ту пору тиражи были совершенно несоизмеримы нынешним. У «Студмеридиана» он превышал полмиллиона. И любая публикация становилась действительно заметной. Одно из самых прекрасных воспоминаний того времени: февраль восемьдесят второго. Номер только что вышел. Я иду по студенческому городку в Лефортове, явно адресуясь к пивной. И практически каждый встреченный знакомец жмет руку: «Молодец! Читал. Поздравляю!»

И сразу как прорвало. До конца года «СтудМер» печатает в разных номерах еще пять моих рассказов. Два звучат по радио, в самой популярной передаче «С добрым утром!». Пару других отбирают для сборника. Выходит мой рассказик и пара мини-фельетонов в «Крокодиле», а огромный, на разворот, фельетон, который мы делаем вместе с другими «лицеистами», получает годовую премию журнала.

Не говоря о том, что в те годы юмористические разделы имеются едва ли не у всякой уважающей себя газеты и журнала. В «Лесной промышленности», например, он носит название «Веселая опушка». Есть такие и в «Гудке», «Советской торговле», в «Советском шахтере». Там я тоже подвизаюсь.

Помимо прочего, литература, оказывается, хорошо оплачивается! Однажды при мне в редакции «Студенческого меридиана» делали разметку: руководители расписывали гонорары для подведомственных авторов. И вот Володя Слуцкий, заведующий юмористическим разделом, лукаво эдак смотрит на меня и спрашивает: «Ну, сколько тебе выписать?» Рассказ мой составляет четыре с небольшим машинописные страницы, поэтому я говорю неуверенно: «Рублей двадцать?» – но даже эта сумма кажется мне гигантской. Володя усмехается и недрогнувшей рукой расписывает – шестьдесят пять.

Шестьдесят пять! Гигантские по тем временам деньги! Студентом я получал повышенную стипендию сорок шесть (в месяц). После вуза пошел младшим научным сотрудником на сто двадцать. А тут – шестьдесят пять! За плод пусть вдохновенной, но всего лишь трехчасовой работы!

Поэтому к моменту следующей встречи с моей возлюбленной Ленинградкой я не просто студент. Я полноценный инженер и лейтенант запаса. А главное, хоть и начинающий, но известный автор и журналист.

Наша новая встреча происходит при следующих обстоятельствах: в Москве женится тот самый мой друг Валентин. Я, естественно, приглашен. И она тоже.

Все, как говорится, во мне снова всколыхнулось. Но в этот раз я не повторяю свою ошибку годичной давности. Я отгоняю от девушки всех ухажеров, действительных или потенциальных. Я танцую, рассыпаюсь, подпаиваю. И в одном из медленных танцев – неожиданно даже для себя – выпаливаю: «Выходи за меня замуж». Чем, возможно, удивляю ее – или даже пугаю.

Она, очень разумно, сводит это к шутке, анекдоту, ха-ха-ха.

Отшумела свадьба – а через пару недель я приезжаю в Ленинград. Живу в ведомственной гостинице. Мы с Ленинградкой первый раз встречаемся в метро «Площадь Восстания». Гуляем по городу, и где-то на Марсовом поле я, теперь в здравом уме и трезвом сознании, повторяю свое предложение. И с того момента начинаю ездить в город на Неве как жених.

Для тех, кто не помнит реалии советской жизни, естественен вопрос: а чем снискивает в то время хлеб насущный автор? Только бегает по редакциям и пристраивает свои юморески?

Конечно, автор служит. Не служить в то время было нельзя. Тем более вчерашнему выпускнику. Должен напомнить, что для студентов в социалистические времена существовало распределение, а именно: каждый обязан отработать там, куда его направят, как минимум три года.

Я попал в институт, название которого начиналось с аббревиатуры ВНИИиПИ – то есть: «Всесоюзный научно-исследовательский и проектно-изыскательский». Имени собственного я приводить не буду, тем более что учреждение существует и поныне и, судя по сайту, неплохо себя чувствует. Наверное, институт и тогда, в начале восьмидесятых, делал большие и важные дела, однако я его, уж простите, воспринимал синекурой.