Мой любимый охотник

Вокруг словно всё замерло. Только глухие шаги Гвоздя, отдававшиеся тупой болью в голове, говорили о том, что жизнь вокруг продолжается. Холод напольной плитки стал подниматься по каждому позвонку, и тишину помещения наполнили моё безостановочное клацанье зубов.

— Блять. Как думаешь, кто убьёт меня быстрее: Бес или Док? — Гвоздь схватил с полки бутылку и, намочив платок, начал вытирать мне лицо. — Ты как?

Я пожала плечами, не в состоянии говорить.

За окнами показались первые лучи рассвета, освещая темные уголки этого магазина, где из-под прилавка были видны чьи-то женские ноги. Гвоздь подошел к телу, видимо, хотел прощупать пульс, но увидев разодранную грудную клетку, необходимость отпала сама.

— Где второй? — Выдавила из себя я, когда Гвоздь укладывал отрубленную мной голову в мешок.

— Убежал. Я бы за ним погнался, но боялся оставлять тебя опять одну.

— Ты нашел кого-то, когда пошел в сторону леса?

— Да, его голова уже покоится в другом мешке.

Гвоздь помог мне подняться. Мы вышли из магазина и, не торопясь, поплелись к бункеру. Я не стала возражать, когда он предложил сократить наш путь через поле. Хотелось быстрее смыть себя запах и следы этой охоты, но ноги еле слушались и я, обхватив себя руками, пыталась переварить всё произошедшее.

— Я что, действительно его убила?

— Да, ты молодец. Твоя первая отрубленная голова, поздравляю. Держишься хорошо, истерики вроде нет, но твои папаши все равно на мне живого места не оставят, — Гвоздь тяжело вздохнул, потирая лысую голову.

— Брось, я же сама на это подписалась. И почему «папаши»? Док действительно меня опекает. Он признался, что я напоминаю ему сестру, а вот Бес…

— Тоже о тебе заботится, но по-своему.

Фыркнув на его ответ, мы продолжали дальше пробираться по полю.

Нервы начали приходить в норму, как и осознание того, что я сделала. На моем лице начали проблёскивать намеки на улыбку, и хотелось всему миру рассказать, что я стала настоящей охотницей. Поверить только!

— Скажи, это же были оборотни?

— Верно.

— Эти двое хотели съесть мое сердце, разве оборотни питаются человечиной?

— Молодые и слабые оборотни, да. Людские сердца делают их сильнее и быстрее. Но не все предпочитают это в своём меню.

— Мерзость, — я скривилась, пробираясь сквозь высокие заросли травы на поле.

Вдруг что-то позвало меня. Тоненький, еле слышимый голосок моего разума просил повернуть направо, что я и сделала, идя на его зов.

— Алиша, нам в другую сторону, — кричал Гвоздь, но я его не слушала.

Я шла быстрее и быстрее, убирая с пути руками сухую траву, которая цеплялась за мою одежду, пытаясь затормозить. Голос становился сильнее и уже вскоре буквально кричал во мне не останавливаться.

Стук сердца набирал обороты то ли от бега, то ли от предвкушения чего-то. Выбежав на поляну, я остановилась как вкопанная. Место было мне знакомым. Вытоптанная трава ровным кругом радиусом около пяти метров, посередине которого были остатки огромного костра.

Ноги сами несли меня в самый эпицентр.

— Ты куда убежала? — слегка пыхтя от бега, подоспел Гвоздь.

Я упала на колени посреди золы, пытаясь что-то найти в ней руками. Я не понимала что, но какие-то инстинкты приказывали мне искать, пока мои руки не наткнулись на что-то маленькое и твердое. Отряхнув от грязи, я разглядела маленькую фигурку обезьянки - брелок.

В голове пронеслись флэшбэки того самого вечера. Лица Эммы, Марии и Лиззи, искривленные от ужаса и страданий. А потом боль, боль, боль. Она была в голове, разносилась по телу, затрагивая каждую клеточку, заставляя кричать. Огонь, он повсюду, много огня. Крики подруг, пронзительный плач, от которого всё внутри переворачивается, а потом оглушительная тишина.

Сознание плыло.

На мгновение показалось, что барабанные перепонки превратились в кашу. Настолько сильно их сжало от моего крика. От этого разболелась голова, виски начали пульсировать, а кожа покрылась слоем мелких мурашек. Так ощущалась беспомощность. Боль. Никчёмность. Боль.

— Алиша, что с тобой? — Гвоздь тряс меня за плечи, пока я навзрыд рыдала, катаясь по земле.

Гвоздь, схватив одной рукой мешки, другой сгрёб меня в охапку и потащил от этого страшного места подальше. Я не помню, как дошла до нашего убежища. Тело не ощущалось.

Крики ребят заставили меня немного прийти себя. Голос сорван, я не могла больше кричать, но из глаз бесконтрольно продолжали литься слезы ручьем. И боль, боль, боль. Она не покидала меня, ломая мое тело на части изнутри, стирая кости в порошок. Я вся будто в огне. Кожа горит, но каких-либо видимых повреждений нет.

Удержаться за какую-либо мысль было невозможно. Непонятные звуки складывались в непонятные слова, те — в предложения, смысл которых тоже терялся.

— Где болит? Откуда кровь? — Док начал ощупывать меня.

— Это не еe кровь, — сказал Гвоздь. — Все было нормально, пока она не убежала от меня на какую-то поляну и впала в истерику. На вопросы не реагирует.

Было что-то ещё. Крик был не один, их было два. Кричал ещё кто-то. Кричал далеко — это был мужской голос.

Бес оттолкнул от меня Дока, и его руки обхватили мое лицо. То тепло, которое исходило от них, автоматом начало растекаться по моему телу, словно защитный слой от всего мира. Но этого было недостаточно, чтобы утихомирить каскад диких эмоций внутри.

Бес так близко, и так далеко, что я не могу сосредоточить взгляд на его лице, горящем беспокойством.

— Алиша, Алиша, посмотри на меня.

Я цеплялась за его голос, пытаясь избавиться от картинок той страшной ночи, проносящихся в моей голове. Мне нужно вернуться, нужно собрать последние отголоски сознания. Но внутри так много раздирающей боли и огня. Боже, как же горячо. Я зацепилась за глаза Беса, за его прекрасные глаза, как за соломинку, не давая себе впасть в истерику снова. Эти два омута всегда были моим спасением. В них читалось беспокойство. А большие пальцы рук без устали продолжали смахивать слёзы с щёк.

Воспоминания с каждой секундой начинали отступать, возвращая мне моё сознание и дар речи.

— Что произошло? — Бес говорил медленно и четко.

— Я вспомнила.

Наступила тишина. Тяжелая. Страшная.

— Что ты вспомнила?

Сделав тяжёлый вдох, произнесла:

— Всё.

***

Поместье клана Бэйлиш.

Виктор Бэйлиш по-хозяйски сидел в огромном кожаном кресле своего кабинета, наблюдая, как в камине догорают последние угольки. Он был мужчиной на вид слегка за пятьдесят, чье лицо время успело покрыть морщинами, а бороду и волосы на голове уже украшала статная седина. Он был из тех, о ком говорят, что возраст ему к лицу. Крепкий, поджарый, властный. Если заглянуть в его тёмные, как сама тьма, глаза, можно увидеть вековой опыт, все-таки этот мужчина прожил уже на этом свете сто семьдесят два года.