Мой любимый враг

– Я так тебя люблю! Ты даже себе не представляешь, как я тебя люблю! – на эмоциях выпалила Таня.

Это ты себе не представляешь, как я тебя люблю, мысленно ответил ей. Но всё это оставил на потом. У нас ещё на это будет время, а сейчас важно было оставаться собранным, просчитывать каждый шаг и ничего не упускать.

– Обязательно оставь письмо своему отцу. И тёте тоже. Неважно, в ссоре вы или нет. Они должны знать, что с нами ничего не случилось, что мы ушли добровольно и сами. Можешь и причину указать. Для ясности.

– Ты тоже оставишь своим?

– Да, конечно. Позвоню, ну или напишу сообщение.

– А где именно встречаемся?

– Там есть зал ожидания. Сам я на автовокзале никогда не был, но в инете сейчас посмотрел расположение. Справа от входа должен быть. Там и встречаемся. В семь тридцать.

– Да, я поняла. Боже, я так волнуюсь. Но по-хорошему. Теперь я верю, что всё у нас получится. И мне впервые за долгое время очень хорошо… даже радостно. Такое, знаешь, волшебное предчувствие, как в детстве, когда ждешь праздник…

Я купил кое-что в дорогу, пока ещё расплачиваясь картой, затем вернулся домой. Родители уже собирались в гости. Точнее, мама. Отец сидел при параде в гостиной, цедил что-то из бокала в ожидании. А из маминой комнаты доносились голоса:

– Ну вот, готово! Сегодня на вечере вы всех затмите.

– Да ну что ты, Лизонька! – кокетливо засмеялась мама.

– У вас такая чудесная кожа. Ни за что не дашь сорок лет.

Мама снова издала смешок, затем с гордостью призналась:

– А мне и не сорок. Мне пятьдесят.

– О! Не верю! Не может быть…

Я незамеченным прошмыгнул к себе. Убрал деньги на дно сумки. Паспорт, зарядку, новую симку и телефон положил, наоборот, поближе.

В начале седьмого от Тани пришло сообщение, что она уже вышла из дома. Слава богу, беспрепятственно. Отец её так и не появился. Письмо ему она оставила. Тётке напишет потом смс.

Через десять минут снова отчиталась:

«Я уже в трамвае. Еду до автовокзала. До встречи!»

«До скорой встречи!», – ответил я.

А вскоре за родителями подъехала машина.

– Дима! Мы уходим! – позвала из холла мама. – Может, всё-таки с нами?

– Да ты тоже скажешь! – заворчал отец. – Я тебя-то еле дождался. И так опаздываем. Пусть готовится к отъезду.

Я спустился к ним, стараясь выглядеть обычно. Но взглянул на маму, которой так безбожно льстила ее стилистка. На ее лицо, ухоженное, конечно, и даже еще красивое, но измученное и больное. И сердце защемило. Когда я ещё её увижу? А вдруг никогда? Я обнял её крепко, прощаясь. И незаметно поцеловал в макушку.

– Ну всё, всё. Едем! Развели тут нежности, – фыркнул отец.

Я прильнул к окну, проводил их взглядом до ворот. Водитель услужливо распахнул перед мамой дверцу. Затем машина тронулась. Вот и всё. Они уехали.

До побега осталось меньше часа.

43

Мне до последнего не верилось, что Димка, мой рассудительный Димка, человек долга и принципов, и правда пошёл на этот шаг. Бросил всё: свою маму, свою замечательную и комфортную жизнь, школу, какие-то перспективы, да не какие-то, а блестящие, чего уж. Бросил ради неизвестности. Хотя нет, ради меня…

От этого у меня кружилась голова и радостно дрожало сердце. Да, несмотря ни на что, я радовалась. Не самому побегу, естественно, а тому, что мы с Димкой будем вместе. А с ним мне ничто не страшно.

Сейчас меня, конечно, изрядно потряхивало от волнения. Я всё боялась не успеть до возвращения отца всё сделать и уйти. Вздрагивала от каждого звука, доносившегося из подъезда. Но, слава богу, он так и не появился. Как ушёл утром, молчаливый и угрюмый, не поднимая глаз, так где-то до сих пор и болтался. Наверное, пил. Что ещё он может делать? На работу ему только завтра.

Честно говоря, моя бы воля – я бы никаких записок ему не писала. Но Дима прав – вдруг отец обратится в полицию. Маловероятно, но всё же… А так хотя бы для полицейских будет доказательство, что я ушла сама, добровольно.

Сначала я хотела оставить ему короткую записку, мол, ухожу с Димой. Навсегда. Нас не ищите. Но неожиданно для себя самой разошлась и в итоге накатала целую простыню:

«Я ухожу. Навсегда. Я не могу так больше. И не хочу. И дело даже не в Димке. То есть не только в нём. А в том, что я никому не нужна, кроме него. Ни тебе, ни тете Вале. И маме была не нужна. Как будто вместе с Аришей я для неё тоже умерла, только она этого не заметила и по мне не горевала. Я просто стала для вас никем, пустым местом. Да, у вас большое горе. Но и у меня горе не меньше. Думаешь, я не тоскую по Арише или по маме? Думаешь, можно забыть то, как я будила маму, а она лежала уже холодная? А я же тогда была совсем еще ребенком.

Ты хоть раз думал о том, что я ела, есть ли у меня одежда на зиму, как мне вообще живется? Никогда! А разве не об этом должны думать родители? А вот Димка думал! Он, а не ты, не мама, не Валя, обо мне заботится и беспокоится! Он – единственный, кому не всё равно, что со мной.

Так что ты не имеешь никакого морального права говорить, что я вас предала. Это вы меня предали. Ты меня предал, попросту забыл, что у тебя есть еще одна дочь. И не имеешь права от меня требовать, чтобы я с Димкой рассталась. Ты для меня за всю жизнь не сделал столько, сколько он за эти полгода.

И если я еще как-то могла терпеть твое равнодушие и даже пьянство, то побои – ни за что и никогда тебе не прощу. Ты зверски избил меня! За что? За то, что мы с Димкой любим друг друга! Димка не виноват в том, что случилось с Аришей. И я ни в чем не виновата. И за других мы расплачиваться не должны. Поэтому мы уезжаем. Не надо нас искать. Мы просто хотим быть вместе и подальше отсюда, от всех вас.

Я бы хотела сказать, что после этих побоев ты мне больше не отец. Но ты давно уже мне не отец. Я лучше буду считать, что мой папа – тот, который катал меня на плечах, заплетал косички в первом классе, придумывал для нас смешные истории. Но это не ты…».

Пока писала, я захлебывалась слезами, вспоминая себя маленькой, сестру, маму, молодого папу, нашу когда-то дружную семью. Просто стало так горько, так обидно, что всё это безвозвратно исчезло, будто никогда ничего и не было.

Письмо я оставила на кухонном столе, придавив солонкой. А тете Вале, решила, отправлю смску с автовокзала.

Подхватив дорожную сумку, неожиданно тяжеленькую, хотя складывала только самое необходимое, я выбежала из дома. На душе до сих пор был раздрай. Я шла на трамвайную остановку и до сих пор всхлипывала, утирала слезы варежкой и никак не могла их унять.