Мой мастер (сборник)

Виноградская смотрит на младших и говорит:

— Какие красивые дети, у них лица, как у Ленина. Ленин — идеал, значит, котята близки к идеалу.

— Но старшая лучше всех, — добавляет Катерина.

Мурка — бабка и, значит, ближе всех Катерине по возрасту. Она недолюбливает молодых кошек, студенток именно за молодость. Это ревность к жизни.

Я приношу кошкам рыбу. Если бы не я, Катерина кормила бы их пряниками, печеньем, всякой ерундой, которую ест сама.

Однажды я застала у нее тридцатилетнюю красавицу. Передо мной стояла молодая Виноградская, но более совершенная: высокая, породистая. Это уже не кошка. Пантера.

Мы знакомимся. Я называю свое имя.

— А я знаю, — говорит Пантера.

Катерина торопливо заканчивает общение и быстро-быстро ее сплавляет. Иначе я спрошу: «А откуда вы знаете?» Она ответит: «Бабушка рассказывала». Вот тут и выплывет семьдесят лет. Если внучке тридцать, то родителям самое малое — пятьдесят, значит, бабке — семьдесят по самым грубым подсчетам.

Катерина скрывает возраст и все производное от возраста.

Пантера ушла. Катерина делает вид, что ее не было.

— Как ее зовут? — спрашиваю.

— Наташа.

— Могли бы назвать вашим именем.

— Еще зачем?

— Была бы вторая Катерина Виноградская.

— Вторых не бывает.

Катерина лежит на диване. Долго молчит. Хмуро смотрит в потолок.

— Давление замучило, — жалуется она. — Вот умру, никто не хватится.

— А где ваш сын? — спрашиваю я. — У вас же был сын… — Катерина не отвечает.

Сын, конечно, был. Она родила его перед войной, в тридцать восьмом году.

— От кого? — спрашиваю я. — От Икс?

Это естественно. Была большая любовь, значит, должен быть и ребенок.

— Да нет… — Виноградская машет аккуратненькой ручкой.

— А от кого?

— Ты не знаешь…

Я, конечно, не знаю, но она-то знает… Но похоже, что и она не знает.

— Чем он занимался? — спрашиваю я.

— Чем-то занимался.

— А как фамилия?

— Бауман.

— Еврей?

— Немец.

— Немецкий или наш?

— Не знаю. Может, и еврей. Какая разница…

— А сейчас он где? — настаиваю я.

— Умер. В одно время с Маяковским.

— А сколько ему было лет?

— Тридцать семь, кажется. Они были ровесники с Володей.

— А вы Маяковского знали?

— Ну конечно…

— А Брик?

— Ну конечно…

— У вас была одна компания?

— Нет. Мы просто жили в одно время и знали друг друга.

— Значит, ребеночек от немца, — заключаю я.

Этот несчастный русский немец пришел к Катерине, чтобы совместить времена года, но ей это было НЕ НАДО. И ничто не удержало: ни сын, ни безденежье. Ничего не надо, раз нет ТАКОЙ любви.

А сын рос тем не менее.

— Вы его любили? — расспрашиваю я.

Идиотский вопрос. Кто не любит своего сына? А вот Виноградская не любит.

— У него была жирная кожа. Мне всегда было неприятно его целовать.

Сын от нелюбимого человека — как бы часть этого человека. Его неприятно целовать.

А потом была война. Многие легко вздохнули: наконец-то перестанут сажать, переключатся с внутреннего врага на внешнего.

Виноградская работала в газете. Получила задание лететь на фронт. И полетела. Немцы засекают самолет и начинают обстреливать. Летчик видит строчки трассирующих пуль в ночном небе. Ему жалко машину, жаль свою молодую жизнь и журналистку в круглой шапке-кубанке тоже жалко.

А что в это время переживает Виноградская? Ничего. Спит. Она заснула в начале полета и все проспала. А когда проснулась, небо было чистым. Она проскочила через свою смерть. И никогда не узнала об этом.

А дальше была победа. Сталин спохватился и стал сажать с новой силой. Замыслил большой погром. Но умер…

Сын тем временем вырос и пошел в армию. А Катерина вышла замуж за молодого красавца. Его звали Петр.

— Он был моложе меня на двадцать четыре года, — объявила Катерина.

— А где вы его взяли?

— Это он меня взял. Влюбился.

Я не понимаю такой разницы: 24 года. Можно покрутить блиц-роман длиной в месяц. Но чтобы замуж…

— А что вы в нем нашли?

— Не по-хорошему мил, а по милу хорош…

Я задумалась: любят не за то, что хороший человек. Нет. Вначале любишь, а потом все в нем нравится.

Они оба были молоды, но Петр — в начале молодости. А Катерина — в конце. У нее бабье лето. А дальше будет осень, выпадут дожди.

Но до осени дело не дошло. Из армии вернулся сын, познакомился с отчимом, выпил с ним водки и предложил простодушно:

— Чего ты тут сидишь, пойдем к девкам…

И увел. Один раз, другой… А однажды Петр зашел так далеко, что не вернулся. Кто виноват? Конечно, сын.

Катерина возненавидела сына. Отреклась. Выгнала из дома.

— Родного сына из-за чужого мужика? — поразилась я.

Лицо Катерины становится непроницаемым. Она не простила сына до сегодняшнего дня.

— А сейчас он где? — спросила я.

— Не знаю… Пропал… Поехал в Сухуми и пропал.

— Давно?

— Пять лет назад. Его машину нашли на дне моря.

— Как нашли, если на дне?

— Увидели сверху. С вертолета. Море было прозрачным. Машина стояла на дне.

— А сын в машине?

Катерина молчит. Воспоминания тяжело, как камни, переворачиваются в душе.

— А его жена к вам заходит?

— Приходила один раз. Деревенская девка. Он ее из деревни привез.

— А почему один раз? — спросила я.

— А о чем с ней говорить? — Катерина поднимает на меня свои круглые детские глаза.

— Да при чем тут говорить? — удивляюсь я. — Жена вашего сына — мать вашей внучки. Родственница. Для южных народов родня — это святое.