Мой (не)желанный малыш

Отец прочищает горло, и я почти кожей чувствую: сейчас что-то будет.

– Я забрал твою трудовую, – преувеличенно небрежно кладет на стол очень важный для меня документ. Пальцем пододвигает вперед по скатерти.

Внутри что-то дергается, трепещет, но я себя осаживаю. Значит, виделся с Дицони. Промокнув губы салфеткой, интересуюсь осторожно:

– Сегодня?

– Нет, на прошлой неделе.

Вот как…

На широких скулах отца принимаются ходить ходуном желваки. Должно быть, вспомнил крайне неприятный разговор.

– Не волнуйся, Дицони больше не будет досаждать тебе.

Резко вскидываю голову, встречаясь с тяжелым взглядом отца. Как-то странно звучат слова, с учетом того, что за все время Дицони не имел возможности со мной связаться. В первый же день, когда я переехала к родителям, разбитый вдребезги об стенку телефон полетел в мусорное ведро вместе с сим-картой.

Дицони… Глупое обманутое сердце, как заведенное, бьется только при одном упоминание ЕГО имени. Внутренний голос грызет, не имея ни капли сочувствия:

«Всё, что тебе нужно – это упоминание его имени. В общем, пускай они говорят что угодно, лишь бы о нём. Не так ли, Катя?»

Хочется отрицать, топнуть ногой, но… Себя не обмануть!

Отец напряженно ждет вопросов, а я хладнокровно лишаю его такого удовольствия. Смотрю прямо, не отводя взгляда. Именно благодаря тебе, папа, я усвоила, что жизнь – это не ожидание. Гроза когда-то закончится, а пока этого не случилось, нужно просто учиться танцевать под дождем. И я буду танцевать, ступая босыми ногами по усыпанному острыми осколками моего разбитого сердца полу.

*Плезантвиль – фильм, где действие происходит в телевизионном шоу 50-е годы в небольшом одноименном городке, где все шикарны, веселы и непорочны, и жизнь удивительно приятна.

Глава 52

Катя

К моему удивлению отец, первым отводит взгляд. Делает большой глоток воды. И я мысленно ликую. Я победила! Пусть знает: нет у меня никаких вопросов! Так же, как и Стэфана Дицони больше нет в моей жизни! Несмотря на кажущуюся безмятежность и даже холодность, повторяю мысленно, как мантру: пусть никто не узнает, как больно, как сложно….

Упрямо приподнимаю подбородок, хоть и знаю, как это бесит отца. Я всё равно ни о чём не жалею. Хотя бы потому, что это бессмысленно.

– Я и не беспокоюсь.

– Просто хочу, чтобы ты знала, – жёсткая, граничащая с жестокостью, улыбка прячется в уголках рта отца, когда он добавляет: – У меня есть рычаги влияния, а его условный срок еще не закончился.

Условный срок?! С трудом проглатываю маленький кусочек хлеба, вставший огромным комом в горле. Поспешно тянусь к стакану с прохладной водой. Боже! Сколько же я еще не знаю о Стэфане Дицони?! Что еще он скрыл от меня?!

– И не смотри на меня так, – негодует отец, принимая мой взгляд на свой счёт. – Я не диктатор, просто у меня такое выражение лица. Дицони делает мне подлянки, – цедит сквозь зубы родитель. – Сучок.

Впервые кажется, что отец выглядит так, как будто не в своей тарелке. Ждал в ответ на свои слова слез? Истерики? Нет, хватит! Мои мечты и так утрачены! Так почему же он продолжает глумиться?

Размеренными движениями, которые ни на йоту не выдают мои переживания, поправляю на коленях льняную салфетку. Привычка отца подковырнуть меня уже давно обернулась у него в потребность. Поэтому все, что он может добиться от меня – ироническая отстраненность.

– Мать тебе сказала? – меняет тему разговора, и сердце неспокойно дергается. Когда он уже отцепится от меня? – Ты переезжаешь на ферму, – звучит не как вопрос, а констатация факта. – Еще разговоров про твое… положение мне не хватало.

Вилка застывает в воздухе, так и не достигнув своей цели. Перевожу взгляд на маму, которая делает вид, что внимательно разглядывает рисунок на бокале.

– На ферму? – не могу скрыть удивления, граничащего с шоком, когда обращаюсь к отцу.

Сколько раз я просила разрешения поехать летом на ферму и раз за разом получала бескомпромиссные отказы? А тут… Неужели я увижу Звездочку?! Сколько я не видела свою гнедую? Очень долго.

– Да, – промокает льняной салфеткой губы. – Так будет лучше для всех.

Только вот неожиданная радость сменяет беспокойство. Оно холодной змеей ползет вдоль позвоночника.

– Но мне нужно ходить в женскую консультацию и…

– Даниил будет возить, когда надо и куда надо, – у отца на все есть ответ.

Значит, решение было принято намного раньше, прежде чем озвучить его мне. Хмыкаю, понятно. Буду под колпаком.

– Ближе к родам, – отец морщится на последнем слове, – переедешь обратно в город.

Восторг разливается по венам, но ровно до того момента, как отец добавляет:

– Кстати, ты не хочешь перед отъездом навестить Илью?

Глубоко загоняет нож в стейк прожарки миди и меня начинает слегка мутить. Ничего не меняется. Отец, как всегда, готов принести меня в жертву своим идеалам и честолюбию.

– Не уверенна, что это хорошая идея, – кручусь, как уж на горячей сковородке. – У него скоро экзамены и…

– Он в больнице, – обрывает отец мои жалкие попытки выкрутиться.

– Что случилось? – бровь непроизвольно ползёт вверх.

Неужели палец сломал на гольфе? Или кисть растянул за клавиатурой? Но, когда отец отвечает, чувство стыда будто крутым кипятком обдает.

– Из офиса вечером выходил какая-то гопота напала, – широкие брови родителя на переносице сходятся. – Закрытая черепно-мозговая травма, пары зубов лишился, что-то там с челюстью… только из реанимации перевели, – в голосе отца досада звучит. – Придется свадьбу отложить.

Охаю непроизвольно. Такие страшные увечья! Чайная ложечка со звоном касается фарфоровой стенки чашки. Боже! Как же так?! Разве в наше время такое возможно? В центре города!

– Боже… я не думала, – бормочу, ощущая искреннюю жалость, – что все так серьезно. Как он?

Щеки становятся такими горячими, что еле подавляю желание прикоснуться к ним.

– Сочувствия недостаточно, дочь, – отец складывает руки на груди и подается вперед. – Вот поступки, Катя… Илья будет рад твоему визиту.

Под взглядом обоих родителей сдаюсь. Мне ничего не остается, как согласно кивнуть. Если отец ждал подходящего момента для моего подчинения, то это он. Несмотря на кажущуюся душевную пустоту, я еще способна на сочувствие, на сопереживание. К тому же, сочувствовать чужим несчастьям – просто. Особенно, если у самого в это время всё хуже некуда.