Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

В начале марта должны были и мы перейти к контрнаступлению. Марш к исходному району представлял в метель значительные трудности. Наши Т-IV, несмотря на их в сравнении с Т-34 узкие гусеницы, кое-как преодолевали сугробы; нашему колесному транспорту это было не под силу. Нам ничего не оставалось, кроме как тянуть машины танками; довольно гротескная картина, но, к сожалению, никакое не исключение. Мы продвигались на Валки. Здесь мы, поставленные передовой ротой, как уже упоминалось, в одной низине застали врасплох отходивший русский пехотный полк. Наши МГ свирепствовали в рядах русских! Роли, наконец, переменились. На следующее утро нас направили на Люботин. И вновь моя рота, в которой остались три Т-IV, была передовой. Мы натолкнулись на фронт русских противотанковых пушек, которые мы удивительным образом смогли без потерь уничтожить. Во второй половине дня на окраине Люботина другой фронт противотанковых пушек. Их мы также расстреляли быстро и без потерь, так что в моем распоряжении все еще находились три танка. Правда, у нас теперь не осталось больше осколочных снарядов, необходимых для поражения небронированных целей, таких как противотанковые пушки. Люботин, город, протянувшийся на километры, лежал перед нами, киша русскими, которых можно было повсюду хорошо разглядеть на снегу. Пока я еще размышлял, что делать — мы не имели в тот момент связи по радио с командиром и стояли в низине, — автомобиль позади меня сообщил по радио, что я должен открыть люк: Витт, командир 1-го гренадерского полка, стоит у моего танка.

Витт, уже кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями, соединявший большое личное мужество с превосходными тактическими навыками, был одним из лучших командиров пехотных полков, с которыми я имел дело! Витт излучал уверенность в своем руководстве, одно из важнейших качеств командира. Подъехав к передовому танку в открытой машине, он окликнул меня: «Риббентроп, мы должны взять это место!»

Витта высоко ценили в дивизии. Я в то время, однако, подчинен ему не был. Поскольку место нужно было взять, требовалось использовать шанс вклиниться в отходное движение русских. Это означало ехать не только без осколочных снарядов, но и без команды моего командира. Лаконичный приказ по радио двум другим танкам «следовать за мной!» — и мы тронулись. Я знал, что они безоговорочно пойдут за мной, хотя бы и в ад. На это я мог положиться; и езда должна была стать и впрямь адской. Широко раскинувшийся город был полон русских, и мы шли тремя одинокими танками прямо на них, беспорядочно строча из пулеметов. В тогдашних танках, правда, не имелось никаких шансов во время быстрой езды по ухабистым проселочным дорогам дать сколько-нибудь прицельную пулеметную очередь. Морального эффекта, производимого тремя рвущимися вперед, бешено палящими танками, должно было оказаться достаточно. Некий отважный сапер из гренадеров забрался на мой танк и ехал теперь среди русских с нами в «команде смертников». Он, вероятно, спас и себе и нам жизнь, потому что, когда мы, в середине места, объезжали изгиб дороги, мы оказались на расстоянии 10 метров перед готовой к стрельбе тяжелой русской противотанковой пушкой, чей расчет, правда, был не меньше поражен, чем мы. Он, очевидно, не ожидал, что мы уже так далеко проникли в место. Мой наводчик немедленно выстрелил из пушки, заряженной, правда, лишь бронебойным снарядом, в надежде на моральный эффект или случайное попадание; возможно, он даже попал, мы не могли этого установить. Сапер, не растерявшись, спрыгнул с танка и бросил русским под ноги ручную гранату; они бежали. Все это могло запросто окончиться иначе! Отныне нас ничто не сдерживало, только не останавливаться; в движении заключался наш единственный шанс. В головокружительной езде мы гнали три танка по протянувшемуся на километры селению в середину русских колонн, они рассеивались во все стороны. Штолмайер, командир танка, шедшего позади меня, наконец поднялся в башенке своей машины, стреляя по русским из пистолета; его танк получил прямое попадание. Слава богу, лишь осколочным снарядом, который для танка не опасен, однако небольшой осколок пронзил его щеку, само по себе не опасное, но очень болезненное и неприятное ранение. Тем не менее, он остался при роте. К сожалению, этот храбрый офицер пал несколько дней спустя. Мы избавили гренадеров от утомительной борьбы за это протяженное селение. Потерь у нас не было, все три танка оставались еще боеготовыми. Вновь пронесло!

Когда мы достигли окраины места, нас остановили; мы обратились на север. Харьков требовалось окружить с севера. Ужасный марш, тем временем стемнело; выпал снег, и карты были отвратительны. Мы должны были добраться ночью до деревни Дергачи к северу от Харькова, наступление на который должно было начаться утром. Это удалось нам при помощи «нюха» и большой удачи.

Из-за наводнения пришлось наступать по узкой деревенской улице. Моя рота была вновь назначена передовой, я вел передовой танк. Само по себе это не является задачей командира роты, однако в качестве «нового шефа» я не мог пренебречь тем, что роту сильно мотивирует, когда «старик» (в двадцать один год!) в скверных ситуациях сам ведет передовой танк! Это же были всего лишь только три Т-IV! Здесь мы увидели еще раз, как беспомощны танки, прежде всего в городах, против пехоты. Справа и слева по деревенской улице мы различали сквозь щели в деревянных заборах русских солдат в непосредственной близости без того, чтобы иметь возможность как-то повредить им. Они бросали через забор ручные гранаты и стреляли из противотанковых ружей по визирным щелям. Некий русский выстрелил отлично — и притом точно в мою переднюю визирную щель. Блок из безопасного стекла (Kinonblock) спас мне жизнь, но рассыпался, и я вдруг ослеп впереди — в главном направлении. Теперь требовалось заменить стекло, так как, не имея возможности видеть перед собой, не поведешь танка. Это удалось благодаря слаженности экипажа. Ощущение было не из приятных! Внезапно танк получил, в соединении с чудовищным грохотом, настоящий удар. Я подумал, где-то сейчас стоит вражеский танк или противотанковая пушка, которые легко разделаются с нами на узкой проселочной дороге. Но тут сообщила моя вторая машина, они сделали по русскому, собиравшемуся вскочить на танк с так называемым «коктейлем Молотова» (легковоспламеняющаяся жидкость), выстрел осколочным снарядом. Проклятый МГ-34 опять заклинило, так что им оставалась только пушка. Осколочный снаряд с его высокочувствительным взрывателем самому танку повредить не мог.

Я принял решение проехать через селение в самом быстром темпе, несмотря на риск попасть в засаду. У нас не было другого выбора. И снова все прошло хорошо. Мы разогнали на окраине отходившую русскую пехоту и атаковали сразу в быстрой манере следующее селение Черкасское. Мы не могли дать русским время утвердиться вновь. Удерживать их в бегстве являлось, ввиду наших смехотворно малых сил, единственным шансом прервать большую автостраду, шедшую из Харькова на север, и повернуть на Харьков. Вновь прошли самым быстрым темпом через деревню. Затем, на дороге Белгород — Харьков, мы повернули на юг, на Харьков. В районе аэродрома нам еще встретился русский танк, желавший спастись. Мой наводчик Боргсмюллер подбил его точным выстрелом в корму.

На следующее утро мы прочно застряли на окраине Харькова. Уничтожить вкопанные в землю Т-34 нам было не под силу, поскольку из-за рельефа местности мы могли идти только по дороге. Тут выехал вперед «тигр» из нашего полка, уничтожив в ожесточенной перестрелке с близкого расстояния шесть из этих Т-34, пока не получил неудачно попадания в башенную оптику и, таким образом, не выбыл из строя. Ближе к вечеру русские прекратили сопротивление. Мы последовали за пехотой в город. На подъезде к «Красной площади» натолкнулись на завал, усиленный брошенным КВ-1 (тяжелый русский танк). Поскольку я вел передовую машину, мне пришлось вытаскивать русский танк из прохода, чтобы расчистить нам путь. Мой второй танк под командой Штолмайера переехал завал, чтобы и дальше сопровождать пехоту. Я еще окликнул его, чтобы он был поосторожней, так как повсюду на улицах могли скрываться в засаде спрятанная противотанковая пушка или даже танк. Несколько мгновений спустя вдоль улицы пронеслись танковые снаряды. У меня появилось нехорошее предчувствие. Действительно, Штолмайер в нескольких сотнях метров натолкнулся на второй завал, в котором находился, еще с экипажем, Т-34. Он получил прямое попадание в башню и погиб, как уже упоминалось, вместе с наводчиком и заряжающим. Водителю и радисту удалось выбраться из танка. И вновь, если хотите, судьба оказалась ко мне благосклонна! Если бы я ехал вторым танком, что вполне подобало командиру роты, то Штолмайер вытаскивал бы русский танк из завала и я бы, должно быть, стал жертвой спрятанного в засаде Т-34. Ночью я стоял с опять-таки тремя своими машинами (одна подошла на передовую из мастерской) между напоминавшими башни зданиями «тяжелой промышленности» на северной окраине «Красной площади». Строгая пуристски-функциональная архитектура просторной площади в лунном свете производила невероятное, где-то сюрреалистическое, но и одновременно угнетающее, впечатление. Мы страшно мерзли и голодали, поскольку никакое снабжение не поспело за нами; к этому добавилась смерть одного из моих лучших офицеров. Его «бронзовый гроб», как метко говорится в танкистской песне, стоял, обгоревший и черный, где-то в 150 метрах перед нами. Большой успех оказаться на «Красной площади» не приносил в тот момент никакого реального утешения! Настроение было на нуле. Однако город через какие-то шесть недель после отказа Хауссера выполнить неоднократно отданный приказ фюрера в результате тяжелых, но успешных для нас боев находился вновь в немецких руках.

Другие части дивизии ворвались в город с запада и продвинулись до центра.

Нам был позволен короткий день отдыха. Я использовал его для того, чтобы проведать раненых из моей роты на главном перевязочном пункте к северу Харькова. Перевязочный пункт был размещен в хатах, раненые часто лежали даже не на соломе, один впритык к другому, одни тяжелораненые. Стояла неописуемая вонь. Врачи и санитары находились ввиду бесчисленных раненых из тяжелых боев на грани физического срыва. Здесь было видно все страдание, принесенное войной, и это действовало угнетающе. Те, кто рассуждают о войне, должны были бы разок посетить главные перевязочные пункты, а еще лучше, полежать там когда-нибудь раненым. Впечатления, полученные мною в ходе войны в этих обителях боли, неизменно являлись одними из самых сильных, но и самых тяжелых переживаний войны.

Весной я посетил военное кладбище Харьков-Норд, на въезде в город, неподалеку от аэродрома, чтобы побывать на могилах моих павших солдат. Я подошел как раз к тому моменту, когда офицер похоронной команды дивизии пытался опознать около 120 павших, выложенных рядами. Речь шла о роте гренадеров, которая во время бурных оборонительных боев при оставлении города была накрыта русскими в одной балке. После отчаянного сопротивления — возле каждого бойца валялись бесчисленные гильзы — она была уничтожена русскими. Русские раздели гренадеров догола, частью связали, частью вырезали и, наконец, расстреляли. Так они были найдены поисковой партией. Зимние бои за Харьков были исключительно жестокими.

Уже через несколько дней после взятия города мы выступили на север и были затем переданы в подчинение батальону бронетранспортеров (SPW) под командой позднее ставшего легендарным Йохена Пайпера. «Люди SPW» отметили приятность огневого прикрытия, которое мы смогли дать им, вновь встретившись вечером с фронтом противотанковых пушек, их нам удалось уничтожить быстро и, удивительным образом, вновь без потерь. Длинноствольные 75-мм пушки, установленные на старых неповоротливых Т-IV, представляли собой отличное оружие, командиры и наводчики, которые должны были управлять огнем танка, являлись теперь опытными танкистами. Позиции русских противотанковых пушек, освещенные вечерним солнцем, отлично просматривались. Мы преодолели по глубокому снегу некую высотку, когда на одном краю деревни перед нами несколько раз вспыхнул блиц и рядом с SPW, шедшим впереди нас, упали снаряды, слава богу, его не задев. В несколько мгновений мой лучший наводчик Боргсмюллер вывел из строя два русских орудия. Остальные так же быстро стали добычей двух других танков. SPW-люди благодарно махали нам. Мы не могли переговариваться друг с другом по радио. Всего времени войны не хватило германской военной промышленности, чтобы сделать это возможным!

Следующим, залитым сияющим солнцем утром мы выступили — наконец, сопровождаемые в воздухе тремя истребителями («Мессершмитт» 110») — вновь вместе с Пайпером на Белгород. Быстро прорвав русские заслоны, помчались кратчайшим путем на север. В дороге наша «дикая охота» застала врасплох группу русских танков в одной деревне, которую мы уничтожили, долго не задерживаясь, согласно девизу «За то, что переедешь, сражаться не придется!». Дело шло о том, чтобы добраться до Белгорода.

Генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн ошибается в своих мемуарах, приписывая взятие Белгорода танковой дивизии «Великая Германия». Я сам вел передовой танк, который, вместе с бронетранспортерами нашей дивизии «Лейбштандарт», первым вошел в Белгород, уничтожив при этом несколько русских машин, чьи экипажи были застигнуты врасплох. Во второй половине дня мы предприняли небольшую атаку в западном направлении, чтобы дать передышку дивизии «Великая Германия», задействованной слева от нас, которой, по всей видимости, пришлось преодолевать большее сопротивление.

Для дальнейшего расширения успеха и прорыва к Курску, очевидно, не хватало сил. Наступление нашей группы мотопехоты под командой Пайпера натолкнулось на следующее утро на усиленное сопротивление и было приостановлено. При этом один SPW получил прямое попадание и сгорел. Командир этого SPW был одним из самых испытанных подчиненных Пайпера. Поскольку судьба экипажа при отходе осталась невыясненной, Пайпер попросил добровольцев, которые подъехали бы еще раз на танке к месту гибели машины, с тем чтобы выяснить судьбу экипажа сгоревшего SPW. Следовало исходить из того, что русские сопроводят попытку артобстрелом, как они уже сделали это раньше. Разведка, таким образом, вполне могла стать командой смертников. В этих обстоятельствах мне, как командиру роты, было неприятно выделять для этого одну из наших трех машин, поэтому я поехал сам и смог на основании привезенных частей обмундирования с несомненностью установить, что весь экипаж погиб. Удивительно, но русские не помешали моему поиску новым огневым налетом. Пайпер был очень благодарен!

Во время операции «Цитадель» представилась еще одна возможность получить признание Пайпера, значившее больше любой награды. Я ехал со своей ротой в составе батальона бронетранспортеров Пайпера, когда мы неожиданно наткнулись на протяженный фронт русских противотанковых пушек, которые Пайпер, не задумываясь, решил атаковать в гусарской манере. Такая атака на позицию тяжелых противотанковых пушек означала незабываемый опыт! Едешь, так сказать, прямо на жерло орудий противника; попадание могло стать абсолютно смертельным! Самому стрелять было бессмысленно; при тогдашнем уровне развития танковой техники стрельба оказала бы в лучшем случае моральное воздействие. Единственный шанс заключался в непрерывном движении. В случае особого риска в какой-то степени заранее прощаешься с жизнью. То, как энергично Пайпер ввязался в бой, ошеломило русских. Они были разбиты, их орудия уничтожены. Пайпер располагал качеством, которое Фридрих Великий называл «coup d’ceil» (приблизительный перевод — «блиц в очах») военачальника — под этим он имел в виду быструю оценку ситуации и возникающих тактических возможностей. Пайпер сказал нам после атаки, стоя между двумя разбитыми русскими пушками «ратшбум» [404] : «Риббентроп, мы охотно взяли бы вас (в свой батальон)». Он, конечно, имел в виду всю нашу роту. Из уст Пайпера это означало наивысшую похвалу.

404

«Ратшбум» называли русскую 76,2-мм пушку, так как под ее обстрелом сначала слышался резкий хлопок снаряда, звучавший как «ратш», а затем глухой шум взрыва «бум». Она якобы была немецкой конструкции. Это было оружие русских, которое мы, танкисты, боялись больше всего.