Мой первый читатель

– В каждой букве заложена опасность контрреволюции,- говорил он на совещании и, видя улыбки присутствующих, добавлял: - Каждая буква - это бомба. Это я вам говорю со всей ответственностью, я, ваш советчик и друг.

– Но как же нормально работать в такой взрывоопасной обстановке?спрашивал кто-нибудь.- Мы же не саперы.

– Недоумевать не надо,- назидательно отвечал он.- Я скромный страж интересов государства. Поскольку у вас с государством не может быть конфликта, я защищаю от беды и вас.

В путевом очерке спецкора Шумского цензор Цезарь велел вычеркнуть, что от Москвы до Ленинграда по шоссе 707 км.

– Чтобы американские шпионы заблудились,- прокомментировал друзьям Шумский.

Секретной была длина экватора земного шара.

– Это же стратегические данные,- объяснял цензор.

Если возразить, что эта цифра есть в учебнике для четвертого класса, он бы ответил: "Значит, там она согласована". Или: "Вчера это можно было разглашать, а сегодня уже нельзя".

По поводу каждой цифры, факта, имени, события, каждого названия Цезарь Матвеич требовал одного: визы соответствующего компетентного ведомства. А когда ему пытались терпеливо объяснить, что по меньшей мере в отдельных случаях это абсурдно, Цезарь Матвеич с улыбкой отвечал:

– До - я верю вам. Но после - с работы снимут меня.

Ему говорили:

– Чего вы трясетесь?

Он в ответ:

– Лучше трястись в теплом кабинете, чем от холода на улице.

Его стыдили:

– Ну вы и трус!

– По-вашему - трус,- спокойно возражал он.- А по мнению моего руководства, я бдю.

"Бдю" в редакции стало нарицательным. Его афоризмы разносили по отделам.

Однажды он произвел на свет мысль, которая, по-моему, имела основополагающее философское значение для земной цивилизации. А может, и для вселенной тоже.

– С точки зрения цензуры,- высказался он,- идеальная газета - это бумага без текста.

– Может, хоть картинки?- осторожно спросил я.

– Картинки - это уже криминал.

Обмануть цензора, подвести под монастырь считалось в редакции подвигом. Рисковали отчаянно: подделывали разрешающие подписи, клялись, что разрешение уже есть, только нет свободной "разгонки" - дежурной машины, чтобы съездить за полученной визой. Уговаривали его подписать, чтобы не срывать выпуск газеты: через пять минут принесем. Вычеркнутое им переставляли в другое место той же статьи в перефразированном виде в расчете на то, что он не будет читать второй раз.

Я тоже так делал, но, может, реже других: я сам боялся очутиться на улице.

Когда ему влепляли очередной выговор за недобдение, эта радостная весть мгновенно облетала редакционные кабинеты. Наиболее нахальные звонили ему и поздравляли, изменив голос, конечно. Он злился, грозил карами руководства за оскорбление чести и достоинства органа, которому он принадлежит, и бросал трубку. Но обиды забывал быстро и, надо отдать ему должное, мстительным не был. А мог бы быть.

Для всякой профессии надобны природные данные, облегчающие работу. Чего у него не было в помине, так это чувства меры в бдении. Поэтому он никогда не расслаблялся и подвох видел во всем. Однажды, когда я дежурил по отделу, он позвонил в десятом часу вечера по внутреннему телефону:

– Вот тут в статеечке по вашей части я читаю о том, что завтра мы встретим на улице лошадь-робота и не отличим от настоящей. Оч-чень интересно. Кто ж такую лошадь проектирует?

– Да это фантастика.

– Понимаю. А где автор взял идею?

– Где взял? Из головы...

– Отлично! А в головку ему идейка эта откуда попала?

– О, мамочка! Из воздуха.

– Вот!- он уличил меня в чем-то нехорошем.- Точно! Значит, автор мог об этой идейке услышать.

– Допустим, мог. Какое это имеет значение?

– Это имеет такое значение,- торжественно проговорил Цезарь Матвеич,- что лошадь где-нибудь проектируют, а он слышал.

– Ну слышал. И что?

– То, что нужна визочка НИИ, который такую лошадь раз-ра-ба-ты-ва-ет.

Черт дернул меня ляпнуть: "Из воздуха". Дело пахло керосином. Статья вылетала из полосы перед самым ее подписанием. Надо было это предвидеть.

– Вспомнил!- бодро воскликнул я.- Автор говорил, что он сам это придумал. Абсолютно точно, сам. Он еще уточнил, что ночью его озарило, встал и записал.

– Он что, лунатик? Не пудрите мне мозги, дорогуша. Мы же с вами материалисты. Из ничего ничего не получается. Я вам гарантирую, что он как минимум где-то подхватил. А если это еще не запатентовано и заграница, извините за выражение, сопрет?

Он употребил другое слово, более грубое, которое я воспроизвести не решаюсь.

– Допустим, подхватил,- отступал я.- Что тут страшного?

– Как что?! А если он подхватил идейку от людей, работающих в почтовом ящике? Если это изобретение стратегического характера? Допустим, какая-нибудь новая технология для конницы Буденного. Знаете, какой сие пунктик? Подрыв обороноспособности страны. Разглашение сведений, представляющих собой военную и государственную тайну. Во!.. Чувствуете, чем это для нас с вами пахнет?

– Какая же вам требуется виза?- сдаваясь, спросил я.- Министерства обороны?

– Так... Это, голуба, деловой разговор. Сейчас запросим руководство. Не вешайте трубочку, ждите.

Из трубки доносилось жужжание диска городского телефона.

– Варвара Николавна? Цукерман беспокоит. Передо мной статья, разглашающая сведения о том, что завтра выведут на улицу искусственную лошадь. Так-так... Сейчас узнаю.

Теперь Цезарь Матвеич говорил в мою трубку:

– Какая тут у вас лошадь? Электронная?

– Черт ее знает! Наверно, электронная, какая ж еще?

– Электронная, Варвара Николавна... Ага... Уловил... Я и сам точно так полагал.

– Ну что?- нервничал я.

– То, дорогуша моя, что нужна визочка Министерства электронной промышленности, что они эту лошадь не разрабатывают.

– Где же я возьму такую визу в десять вечера?

– И не надо сегодня! Зачем спешить, паниковать, нервничать? Гипертония этого не обожает. В суете можно просмотреть еще что-нибудь важное. Сегодня мы эту лошадь спокойненько снимем. Ну ее к лешему вашу лошадь!